Перекрещивающиеся сюжеты

- Я ему говорил, — снисходительно улыбаясь, отвечает опекун. — Не верит. —И он, нагнувшись к раненому, начинает лопотать по-немецки.

Немец, глядя в сторону, качает головой.

- Вот видите! — говорит опекун.

• Почему вы за ним ухаживаете в первую очередь? — спрашиваю я у сестры.

Опять за нее отвечает опекун:

• Приказано, товарищ капитан. Приказано сохранить ему жизнь. Эсэсовец нужен как «язык». — И, хорошо осведомленный в делах полка, 6-й рассказывает много интересного про дивизию СС. Кочующая это дивизия.

Ее видели на разных участках фронта. Видимо, дивизию используют как ударную силу. Унтер-офицеру надо во что бы то ни стало сохранить жизнь!

Через него, может, удастся узнать что-нибудь новое об этой дивизии.

Ведь еще вчера утром она стояла против полка Сизова, а когда в 14.45 началось наше наступление и артиллерия накрыла весь передний край противника, то немцев там уже не оказалось.

Да, я помню вчерашние бои, помню хорошо и этот передний край. Он был, видимо, построен наспех и выглядел довольно-таки жидковатым: несколько рядов колючей проволоки, а за ней — кое-как отрытые окопчики и слепленные землянки.

Ну, конечно, наша артиллерия легко все это сровняла с землей. Уцелели в окопчиках и землянках только одиночки. И то полусумасшедшие!

Не шутка — час просидеть под непрерывным шквальным огнем. Но убитыми и пленными оказались не немцы, а мадьяры! У убитых я видел что-либо белое в руке — простыню, наволочку, рубаху, носовой платок. Видимо, мадьяры-салашисты собирались сдаться в плен, но опоздали, заговорила артиллерия... Ну, а куда же делась дивизия СС?

Это я узнаю сейчас от опекуна. Оказывается, немцы за час до нашего наступления отвели свою дивизию в тыл, а на ее место поставили своих союзников — мадьярскую дивизию.

Под огонь!

Но сегодня отдельные роты эсэсовской дивизии снова появились на некоторых участках. Всюду ведут ожесточенные бои. Дерутся до последнего, в плен не сдаются.

На всякий случай я достаю записную книжку.

- Спросите, как звать унтер-офицера?

- Я знаю. Пауль Ленш, — отвечает опекун.

Услышав свое имя, немец вздрагивает, смотрит на меня взглядом затравленного зверя.

- Переведите ему: убивать я его не собираюсь.

Опекун, широко улыбаясь, переводит. И что-то еще добавляет от себя.

- Спросите, — говорю я, — откуда он родом?

- Из Кельна! Слышали про такой город?

- Слышал... Сколько ему лет?

- Двадцать четыре, я уже спрашивал.

- Как он попал в плен?

- Он командир взвода. У него осталось семь солдат. Наши всех их перебили, а его, раненого, взяли в плен.

Увидев, что мы мирно беседуем, снова подходит сестра с термосом, пытается напоить унтера. Но тот снова подбирает губы, качает головой.

Я оставляю немца в покое и отхожу от него. Меня сопровождает опекун. Он с чувством превосходства тут разгуливает среди раненых. Шутка ли: единственный, кто знает немецкий! И шпрехает довольно-таки бегло. Откуда он знает немецкий?

- У нас была хорошая учительница, — отвечает он на мой вопрос и с чувством благодарности произносит ее имя.

- Да, если бы у всех были такие, — с сожалением говорю я и оставляю его.

У канавки сидит девушка, младший сержант. Она нет-нет да и крикнет: «Помогите!» Она вовсе не вопит о помощи, она просто дает о себе знать.

Я подхожу к девушке. У нее оторвана правая нога выше колена. Перевязана каким-то тряпьем, которое уже успело почернеть от крови. Почернели и брюки. В руке девушка держит кусок ржаного хлеба, ест и плачет.

Рядом с нею старшина — тоже весь в крови. У него пять ран; к тому же он весь изрешечен мелкими осколками. У него шоковое состояние! Пляска святого Витта!

Страшно смотреть на старшину. Его бьет мелкая дрожь. Набычившись, он с необыкновенным трудом становится на колени, упирается головой в землю и кувыркается. Он ничего не слышит, ничего не видит, ничего не соображает.

А девушка ест хлеб, вгрызаясь в него большими, крепкими зубами, и свободной рукой ловит старшину за руку, почему-то держит его за кончики пальцев, сквозь слезы повторяет одно и то же:

- Вовка, я рядом, Вовка, это Нина говорит!.. Ой, господи, он ничего не слышит!

А Вовка снова встает на колени и снова кувыркается.

Я тащу к ним лейтенанта. Подбегает сестра.

- Сдерите с нее прежде всего это тряпье! — приказывает лейтенант.

Сестра хватает из кармана халата ножницы и несколькими ловкими взмахами разрезает брюки на Нине.

Нина мертвой хваткой вцепляется в сестру.

- Ой, мамоньки, не могу, ой, не буду! — плачет и умоляет она.

- Некогда, некогда с тобой возиться! — прикрикивает на нее сестра и по частям срывает разрезанные брюки.

— А ну-ка, товарищи мужчины! Отвернитесь! — командует теперь сестра. Пожалуй, это больше относится ко мне.

Вместе со мной, из солидарности, что ли, отворачивается и лейтенант.

- Ну, подумаешь, штанишек у нее нет! Эка беда!.. Куда же ты их подевала?— спрашивает сестра.

— А брюки я тебе сейчас подберу, что-нибудь поновее, этого добра хватает.

Я отхожу от них. Лейтенант и сестра накладывают Нине жгут намного выше колена. Кровь они приостанавливают, потому что забинтованный обрубок ноги выглядит совсем белым.