Порой души прадедов возвращаются обратно, и родятся дети, обличьем, нравом и умениями схожие с теми, кто давно ушел по Кругу. А пожелай возродиться в человеке материнский зверь-пращур? Такое, хоть и редко, может случиться, если неосторожная женщина, будучи в бремени и чистя свежую шкуру добытого зверя рода, порежет палец и прольет на нее кровь. Оборотню не всегда ведомо о недуге, который выворачивает его тело во сне изнаночной стороной и выпускает на Срединную землю звериного предка. Оборотень – не Йор, он просто человек со зверем внутри, что в первую очередь бедствие для него самого.
Один из жрецов обмолвился, что вредоносный отшельник Сордонг стряхнул в боевой батас частицу своей свирепой материнской души, оттого нож и обернулся орудием мести и зла. Йор, говорят, возник перед шаманом Нивани в образе зверя сытыганского рода – зубастой щуки в три ручных взмаха.
«Кто знает, – рассуждали обвинители Илинэ, – какие недобрые звери зачинали иные роды? Не в белку же, не в зайца либо кабаргу превращается этот человек-зверь, а в хищника, коли предпочитает багровый сок жизни сену и веткам? Неужто мало принесенного зла? Пусть оборотень не Йор, но все равно способен наворотить страшных дел в долине. Чего доброго, нападет на кого-нибудь из людей, не довольствуясь скотской кровью. Людоеда не хватало для полной чаши напастей! Лучше бы поймать оборотня, да спустить с него двоякую шкуру. А заодно с тех, кто покрывает нечистых!»
Между тем пожиратель коров прекратил донимать хозяев. Знать, и до него донеслись суды-пересуды. Аймачные отстали от Илинэ, но Лахса не обольщалась и ждала вызова на очередной Малый сход, куда вознамерилась пойти с дочерью. Опасаясь наговорщиков и любопытных, не дозволяла дочери водить животину на водопой. Боялась расспросов о том, что с пылу с жару невзначай вылетело из собственных несдержанных уст:
«А я-то, доверчивая, думала, что Олджуна – сестра Илинэ!» Дотошные сплетники, поди, тотчас припомнили, что в год Осени Бури жена старшого аймака Сытыган Кэнгиса ходила брюхатой.
Вот и сегодня Лахса хотела сама вести коров, но пришла в гости Айана, и женщина рискнула отпустить дочь с подружкой. К тому же полдень разгорелся погожий.
Жалость и тревога бередили материнское сердце. Илинэ давно что-то угнетало. Утрами жаловалась на головную боль и, светлоликая, стала еще бледнее обычного. Подступишься с вопросами – замыкалась или начинала тихонько плакать. Уже и Манихай попенял жене: чего зазря донимаешь девчонку, без того ей худо…
Снег шаловливо взвизгивал под ногами. Илинэ сняла с проруби соломенную крышку и обнаружила, что лед за ночь нарос нетолстый, колошматить пешней не придется. Легко проломила полынью, выкинула льдинки решетчатой лопатой. Коровы опустили головы, задышали шумно, втягивая взблескивающую солнечным крошевом воду.
Айане любопытно было выпытать, что да как, но не смела впрямую спросить. Илинэ обходила трудный разговор, точно запрет.
Через раз прислушиваясь к болтовне подружки, Илинэ думала: отчего при взгляде на багалыка ее сердцу становится больно? Представила его вечно хмурое лицо. Высокий лоб, внимательные глаза под сенью сурово сведенных бровей. Багалык продолжает подозревать в ней плохое…
Оказывается, тем утром братья отправились в южные селенья по заданию главного кузнеца. Значит, Илинэ видела Атына перед поездкой. Он был грязен и вел себя так ужасно, что она в смятенье решила: в него вселился Йор. А Йор, как выяснилось, проник в душу Олджуны.
Атын был снаряжен не для дальнего похода, в старую, залатанную одежду. Сам признался, что только что из коровника. Когда успел умыться-переодеться и отъехать, если багалык почти сразу потащил Илинэ к кузнецам? По дороге она брата не видела… Почему ушмыгнул, приневолил ко лжи?
Обида выступала в глазах слезами, но сказать правду сложно было даже Лахсе. Не давали покоя матушкины странные слова перед кровожадной толпой о родстве с Олджуной, а спрашивать не хотелось. Спросишь дурного с каплю, узнаешь с пригоршню.
Слава богам, брат – не убийца, не его руки смастерили имеющего душу. Идола, вылепленного Олджуной в беспамятстве, Атын, видно, впрямь нашел в березовой роще у Диринга. Зачем-то шастал в нехорошем месте… А что значит его оговорка об уходе из долины? О нынешней поездке молвил или о чем-то другом? Не примется ли, вернувшись, снова пытать, куда подевала Сата? С Атына станется и поколотить, как раньше, по-братски, за нечаянный обман. За подсунутый в кошель камешек из пещерной стены.
Атын начал напоминать своего крутонравого отца, подтверждая присловье: «Живущий с кузнецом делается кузнецом». Горн и наковальня священны, с ними связано столько всяких примет! К примеру, кто посмеет сесть на наковальню, у того на седалище выскочит чирей. Стука-бряцанья кузнечных инструментов и шума раздуваемых мехов боятся не только злые духи, а и люди с худыми помыслами. Но не скажешь, будто огненное ремесло пробрало кузнецов до грозного жара. Все они веселы, любят пошутить и не кажутся грубыми, как железо. Все, кроме дядьки Тимира.