Перекрестки

— Здравствуй. Приехал. Садись посиди. — И указала на отполированную за много лет широкую лавку. Она заторопилась управляться, а я сидел и рассматривал хату. Когда-то она казалась мне высокой и просторной, теперь же я запросто мог рукой достать потолок. И сузилась вроде бы хата: от стола до приступка два шага всего; в детстве же мы прыгали с него — кто дальше; и ни капельки стол нам не мешал.

— Сейчас этот паразит придет — на огород за огурцами послала, — сообщила тетка Поля.

«Паразит» — это Гришка. Тетка Поля иначе, как черным словом, своего младшего сына и не называла.

Гришка давно привык к материным не очень лестным прозвищам, безобидно сносил их и так же откликался на них, как если бы ему говорили не «черт» и «дьявол», а «милый сыночек» и «золотце мое».

Он вернулся с огорода, принес в больших руках с десяток первых пупырчатых огурцов. Мы обнялись. От Гришки пахло бензином.

— На работу собрался, — оправдывался зачем-то он, вытирая о промасленную рубаху запачканные землей руки.

Был он красив. Черный густой чуб ниспадал на лоб; прямой нос, черные блестящие глаза, полуподковками подвижные брови; смуглое лицо было правильной овальной формы.

Ну какой же это, тетка Поля, паразит?

Он уселся напротив на скамейку. С намеком спросил у матери:

— Ма, у тебя там чуточку не осталось?

Тетка Поля резко огрызнулась:

— От тебя, черта, останется! Все вылакал.

Поговорили о том о сем. Гришка пожаловался на механика и председателя колхоза, которые-де по поводу и без повода придираются к нему, не помогают в ремонте машины, ущемляют в заработке и вообще не ценят незаурядного шофера.

— Уеду осенью куда глаза глядят, иначе задохнусь, здесь, — подытожил он. — Может, к Галине, может, еще куда.

— И уезжай, — махнула рукой тетка Поля, хрумкая пахучий огурец. — Уматывай, мне одной в сто раз легче. Надоела мне твоя пропитая рожа. И в кого ты только уродился? Все дети как дети, а этот…

Чувствуя, что разговор может принять еще более резкий оборот, я встал и вежливо попрощался. Гришка проводил меня до калитки, а сам зашагал в мастерские.

3

Гришка уехал не осенью, а через год с лишним, успев побывать в приймах у Люськи Дамаевой, доярки из Болотного. Поняв, что и в новой семье нужно работать, нужно приносить деньги, а не только сиживать за чаркой, Гришка решил наконец с Люськой расстаться. Наградив ее, кстати, сыном, которого назвал в честь себя — Григорием.

Уехал — и как в воду канул. Ни одной весточки не подал ни матери, ни Люське, ни братьям, ни сестрам. И когда через три года тетка Поля померла, Андрей послал телеграммы всем, кроме Гришки, — некуда было. После похорон кто-то из братьев усомнился даже: а жив ли Гришка вообще? Не может быть такого, чтобы человек махнул рукой на всех родственников.

— Ну, а если жив, — рубанул возбужденно рукой воздух Андрей, — прокляну его навеки и руки ему не подам.

4

Семью Серебряковых считали у нас в деревне на редкость дружной. Да так оно и было. Тетка Поля, потерявшая мужа на войне, обладала твердым характером, любила послушание и ни одну ребячью провинность не прощала. Особенно много шлепков, подзатыльников выпадало младшим детям, ибо им доставалось еще и от старших, чье стремление повластвовать, выглядеть совсем взрослыми в домашних делах охотно поощрялось матерью.

Главным законом семьи был такой: всё — в дом, ничего — из дома.

Гришка, скажем, поделился со мной яблоком — плохо, в лучшем случае ему выговорят. А то и припугнут ремнем.

Вот если я угощу Гришку теми же яблоками — это дело. Не угощаю — он должен выпросить. Не выпросил — незаметно укради.

Света Серебрякова как-то вынесла на улицу старое одеяльце, чтобы поиграть с подружками в куклы. Мимо проходила тетка Поля и ахнула: «Как, на нашем одеяле чужие будут играть? У них своих подстилок, что ли, нет?» Она рывком выдернула из-под девчонок одеяльце, схватила Свету за косички и уволокла домой, где тотчас выпорола дочь лозиной.

Старший из братьев, Борис, работал возчиком горючего. Однажды, приехав домой на обед, он дал лошадям пол-охапки сена. Заметив это, тетка Поля была готова разорвать на части и Бориса, и лошадей. Слыханное ли дело: колхозные лошади едят сено Серебряковых! Вот если бы корова Серебряковых ела колхозное сено — это еще куда ни шло. А охламон Борис хочет дом разорить, шумела на всю деревню тетка Поля, а сам никогда и на копейку колхозного добра не прихватит (что было сущей неправдой)!

Борис еле успокоил мать: пообещал сегодня же вечером привезти пуд-другой вико-смеси.

Вот так Серебряковы и жили.

Со временем, когда улучшилась послевоенная жизнь, отмякла, подобрела тетка Поля. Не стали скупердяями да воришками и дети.