Перекрёстки Эгредеума

Для этого последний из Народа Звёздного Пепла был готов умереть — чтобы распахнуть последние Врата, отделявшие её от подлинного существования. Врата, за которыми она была порождением его мыслеформ, призрачным воспоминанием, безумной грёзой. Врата его собственной души.

Однажды — по вине Теотекри — Отверзатель Путей поверг Ир-Птака в бессильное заточение.

Но можно ли пленить того, кто уже пленён? Можно ли убить того, кто обладает лишь видимостью жизни?

И теперь — теперь проклятый меч, наконец, отверз Путь для той, чей образ Ир-Птак издревле лелеял в сердце. Даже после того, как оно перестало биться.

Все знания, все переплетённые смыслы, все позабытые тайны бытия разом вернулись к ней, но она оставалась невозмутима. Так и должно быть. Всё именно так, как она хотела.

И теперь она по-настоящему свободна от заточения в Предвечной Тьме.

Сколько вечностей минуло прежде, чем хитросплетения призрачных знаков, рождённых в её уме от безысходности, воплотились и смогли освободить её! Их боль, их страдания и смерть — только символы, которые она вольна создавать и стирать по собственному желанию. Они не имеют значения.

Как долго она этого ждала — но бессчётные бездны времени теперь казались кратким мигом.

Да, определённо это того стоило.

Она свободна.

И ничто, ничто не способно ей противостоять.

— Эмпирика, ты в порядке? — Хранитель повернулся к ней, стирая чёрный пепел с клинка полой плаща.

Она не ответила.

— Эй? Всё хорошо? — он обеспокоенно тронул её за плечо.

Как странно. Она не почувствовала и этого — хотя прекрасно помнила, какая невыразимая нежность в объятиях вернейшего защитника захлёстывала её мгновение назад.

Но это больше ничего не значило.

— Эмпирика, да что с тобой? Ответь же! Как ты побледнела!

Он принялся трясти её за плечи, хлопать по щекам — всё без толку. Она была словно камень.

— Великий Радош, — невольно вырвалось у него, — твои глаза!

Лицо Хранителя перекосилось от ужаса: глаза дочери Ингрида заволокла непроглядная тьма.

Она рассмеялась тихо — холодно, страшно, жестоко.

Хранитель отпрянул, но тут же снова встряхнул её с силой, точно надеялся таким образом согнать это наваждение:

— Прекрати! Хватит!

Эмпирика продолжала смеяться, уже не сдерживаясь, заходясь злорадным хохотом.

Его ужас только больше её подстёгивал.

— Хранитель Ингвар! — раздался крик.

Это был Ир-Седек, вбежавший в зал.

За ним появилась Лагнария — растерзанный призрак с мёртвым лицом, на котором застыла пугающая маска тёмного торжества.

— Да что же это?! — отчаянно взревел Хранитель, не сводя глаз с обезумевшей принцессы.

Эмпирика легко взмахнула рукой — и чудовищная сила швырнула его прочь.

Пролетев через весь зал, он рухнул навзничь у края обрыва, под которым потусторонний ветер с диким воем бился в яростном ликовании фиолетового вихря.

В глазах потемнело, и волна боли захлестнула тело.

— Невероятно! Получилось! — воскликнула Лагнария, замершая подле Эмпирики.

Та претерпевала зловещие метаморфозы: тьма, затопившая глаза, призрачной дымкой окутывала её и пронизывала насквозь, облекая в величественное чёрное одеяние, достойное Повелительницы Нового Эгредеума — или Обитательницы Предвечной Тьмы, в которой тот обречён был раствориться.

Растерянный Ир-Седек проскользнул мимо, метнулся через зал к Ингвару, принялся суетливо ощупывать его голову.

— Я в порядке, — зло отмахнулся тот, приподнимаясь.

— Что случилось? Вы победили Ир-Птака? Я больше его не чувствую…

— Глупец! Ты не видишь, что случилось?!

Ветер рвался из прорехи, поднимался стеной под музыку бездны — со скрежетом, с грохотом, с барабанным боем, — и стена обретала форму, плотность, видимость и глубину. Стена удалялась и расширялась, обрастая бессчётными лестницами и коридорами, сумрачными комнатами и залами, чёрными дворцами и башнями, лабораториями и кабинетами, видимыми, как на разрезе. Стена взмывала ввысь стеклянным куполом, над которым разворачивалось чёрно-красное небо.

— Аш-Мар, — благоговейно изумилась Лагнария. — Вот о каком Старом мире говорил Ир-Птак!

И тьма густым чёрным дымом кружила по залу, сплетая образы бездны из тонких нитей, взмывающих в воздух с тонких пальцев Эмпирики, с её воздетых рук — нет, Хранитель отказывался верить, что это была она, не мог даже в мыслях называть это существо её именем.

Беззвёздное небо на полах платья, длинный шлейф непроглядной ночи, стелющийся по гладкому каменному полу…

— Похоже, вы — единственные живые обитатели прежнего Эгредеума, — и этот голос, от невыносимой чуждости которого разрывается сердце: скрежет тающего льда, звон тишины, отголосок забытой песни…

— …и вам здесь не место.

Холодный смех, жестокая ухмылка. Непроглядные глаза — куда страшнее, чем у Ив.

Чиатума! Вот чьей бледной тенью была любимая мыслеформа Ир-Птака! Вот чей образ жил в его мёртвой душе тысячи лет!

Ир-Седек никнет, жмётся к Хранителю, силясь оттолкнуть его подальше от пропасти, разукрашенной фиолетовыми узорами иллюзии.

— Вставайте же скорее! — молит он. — Нужно уходить!

Безумец, право слово! Куда ж здесь уйдёшь?