Туон согласилась выходить в плаще с капюшоном, что доставило Мэту немалое облегчение. Черные волосы уже отрастали на ее выбритой голове, но пока что это был только длинный пушок, не больше, а в отличие от Селусии, которая, очень вероятно, даже спала не снимая головного платка, Туон не выражала никакого намерения покрывать голову. Женщина ростом с ребенка, с волосами короче, чем у любого мужчины, если только он не лыс, вряд ли останется незамеченной даже ночью. Сеталль и Селусия всегда следовали в темноте за Мэтом и Туон на небольшом расстоянии; горничная – чтобы следить оберегающим оком за своей госпожой, а Сеталль – чтобы следить за горничной. По крайней мере он думал, что дело обстоит именно так. Иногда ему казалось, что обе следят за ним. Эта парочка держалась слишком уж по-дружески для караульного и пленника. Мэт как-то подслушал, как Сеталль предостерегает Селусию, что он опасен для женщин, – хорошенькое заявление в ее устах! А Селусия на это замечание холодно ответила, что ее госпожа сломает ему руки, если он выкажет к ней неуважение, словно они и не были вовсе пленницами.
Мэт считал, что на прогулках сумеет побольше узнать о Туон – за игрой в камни она не очень-то много говорила, – но у нее была манера не обращать внимания на его вопросы или менять тему разговора, обычно переключаясь на него.
– Двуречье – это сплошные леса и фермы, – говорил он, когда они шли по главной улице лагеря. Тучи скрывали луну, и разноцветные фургоны стояли неразличимыми черными массами в окружающем мраке, а помосты для представлений по сторонам улицы были не больше чем тенями. – Все выращивают табак и пасут овец. Мой отец занимается еще и коровами, а еще торгует лошадьми, но по большей части это табак и овцы, от одной границы до другой.
– Твой отец торгует лошадьми, – промурлыкала Туон. – А чем занимаешься ты, Игрушка?
Мэт бросил взгляд через плечо на двух женщин, которые призрачными тенями маячили шагах в десяти позади. Сеталль вряд ли была настолько близко, чтобы расслышать, если он понизит голос, и он решил быть честным. С другой стороны, в лагере было тихо и темно, как на кладбище. Сеталль могла и услышать, а она знала, что он делал в Эбу Дар.
– Я игрок, – сказал он.
– Мой отец называл себя игроком, – тихо проговорила Туон. – Он погиб из-за неверной ставки.
Ну и как понять, что это могло значить?
В другой раз, когда они шли вдоль клеток с животными, каждая из которых занимала целый фургон, он спросил ее:
– Что ты делаешь, чтобы развлечься, Туон? Просто потому, что тебе это нравится? Кроме игры в камни?
Он почти чувствовал, как Селусия рассердилась в тридцати футах от них из-за того, что он назвал ее по имени, но Туон, казалось, не обратила внимания. Ему показалось, что не обратила.
– Я дрессирую лошадей и дамани, – ответила она, вглядываясь в клетку со спящим львом. Животное казалось лишь большой тенью, лежащей на соломе позади толстых прутьев решетки. – У них действительно черная грива? Во всем Шончан нет ни одного льва с черной гривой.
Она дрессирует дамани? Чтобы развлечься? О Свет!
– Лошадей? А каких лошадей?
Проклятье, если она дрессирует дамани, это могут быть и боевые кони. Просто чтобы развлечься.
– Госпожа Анан говорила мне, что ты, Игрушка, большой негодяй. – Ее тон был прохладным, но не холодным. Сосредоточенным. Она повернулась к нему, ее лицо было скрыто в тени капюшона. – Скольких женщин ты целовал?
Лев проснулся и кашлянул; от этого могучего звука у любого встали бы дыбом волосы. Туон даже не моргнула.
– Похоже, опять дождь собирается, – неуверенно сказал Мэт. – Селусия с меня шкуру спустит, если я верну тебя ей вымокшей.
Он услышал, как она тихо засмеялась. Что такого он сказал смешного?
Разумеется, была и цена, которую он должен заплатить. Может быть, все складывалось так, как он хотел, может, нет, но когда ты считаешь, что да, всегда приходится платить.
– Они стрекочут, точно стая сорок, – жаловался он Эгинин.
Вечернее солнце стояло над горизонтом – красно-золотой шар, наполовину скрытый тучами, отбрасывающий на стоянку балагана косые тени. Дождя не было, в кои-то веки, и, несмотря на холод, они сидели под своим зеленым фургоном, играя в камни, на виду у любого, кто станет проходить мимо. Многие и проходили, мужчины, спешащие доделать свои дела, ребятишки, ловящие последнюю возможность погонять обруч по грязным лужам или покидать мяч, пока не наступила темнота. Женщины, придерживавшие свои юбки, проходя, кидали взгляд на фургон, и даже когда они были в капюшонах, Мэт досконально знал, какое выражение было на их лицах. Вряд ли хоть одна женщина в лагере станет теперь говорить с Мэтом Коутоном. Он в раздражении загремел черными камнями, которые держал в левой руке.
Когда мы доберемся до Лугарда, они получат свое золото. Это все, о чем им надо беспокоиться. Почему они суют свой нос в мои дела?