Перекресток одиночества-4

Все то мужское, о чем он, честно говоря, знал только понаслышке, в нем отсутствовало изначально. Ну не был он тем упрямым, упорным и даже упертым мужиком способным выдержать любые испытания и не сломаться. Он никогда таким не был. И поэтому сломался уже на третий или пятый день, поняв, что никто в келью не войдет и его оттуда под дрожащие ручки не выведет. А на полу рядом со входом в туалет исходил вонью гниющий труп его предшественника – к которому он приближаться избегал. Вскоре Евгений вконец изошел икотой да блевотой, потерял счет дням и мог лишь вспомнить холодные, голодные и почти черные дни, заполненные беспросветным ужасом. Похоже, он дергал рычаги далеко не каждый день, предпочитая дрожать на кирпичных нарах под ворохом влажного чужого тряпья… Он жил как мусорная крыса…

Но постепенно его отпустило…

Он начал приходить в себя. Именно что начал. Он пришел в себя не разом, не по щелчку пальцев, а… он словно бы поднимался с темной глубины, двигаясь медленно и с долгими остановками.

Осознавать себя – разумным человеком по имени Евгений – он начал далеко не сразу. Он даже не мог вспомнить сколько времени провел во тьме помешательства. Единственным временным указанием мог послужить наконец-то вынесенный им по частям в туалет труп, хотя выносить там уже особо было нечего, а к смраду он так привык, что еще долго испытывал дискомфорт от чистого воздуха. Еще позже, когда разум окончательно вернулся к нему, пришлось избавиться почти от всех пожитков – из-за пропитавшей их неистребимой вони. Ну да ничего – за следующие годы Евгений нажил все обратно и многократно преумножил.

Он стал другим. Понял это не сразу, а где-то лет так через двадцать, после того как дрожащая от бьющей ее жестокой простуды старуха умоляла его поделиться несколькими таблетками имеющегося у него парацетамола – обменянного ранее ей же в обмен на бутылочку самогона, дабы отметить свое восьмидесятилетие. Он не поделился. Потребовал соразмерную плату – лекарства тут наверху весьма дороги. И тогда дрожащая старуха назвала его бессердечным и жестоким сукиным сыном, что его изрядно удивило, огорчило и оскорбило. Он? Да он в жизни никого не обидел. Жил себе тихим смирным человечком, а тут такое обвинение…

А потом Евгений наконец прозрел – а ведь, верно. После того как разум вернулся к нему и сумерки расступились, он стал каким-то другим. Не жестоким, нет. Он словно частично выгорел изнутри, потеряв такие эмоции как сострадание и жалость к другим. Его волновало лишь собственное выживание и ничего более. При этом он всячески избегал дергать за третий «залповый» рычаг после того как узнал о его предназначении и чем это может грозить ему лично – гнева Столпа он боялся панически и пронес этот страх через все свое долгое заключение.

Последние годы заключения были омрачены вернувшимся страхом. Он не помнил сколько времени провел в умопомешательстве, поэтому его личный календарь был неточен. День освобождения мог наступить в любой момент. А он… он так хорошо прижился в келье, так сжился и даже сроднился с этими каменными стенами, что уже не хотел покидать свою крохотную теплую норку. Предложи ему кто пойти на второй сорокалетний срок – и он бы с радостью поставил подпись в нужном месте. Но никто не предлагал, страх терзал совсем уже старые нервы, снова начала шалить успокоившаяся и устоявшаяся психика… В общем это был тот еще ад. Спать приходилось в обнимку с собранными вещами, а за пазухой он всегда хранил самое главное – выторгованный давным-давно пистолет ТТ и тонкую тетрадку с самыми важными сведениями о том, что его ждало там внизу. Семь страниц в этой тетради были отведены семи убежищам, о которых он узнал все, что только сумел. За минувшие годы он все тщательно обдумал и спроси кто его личных пожеланий, предпочел бы оказаться неподалеку от убежища с названием Золотой Смех, где, судя по собранным сведениям, все соответствовало его пониманиям о спокойной закатной старости.

Но судьба распорядилась иначе.

Оказавшись там внизу, блея от страха, трясясь, он с трудом определил свое местоположение с помощью давным-давно намертво запомненным крупным ориентирам на местности, Евгений понял, что у него получится добраться лишь до одного единственного убежища – бункера Старого Капитана, что в его списке был на последнем месте ибо среди сидельцев считался скорей всего вымершим…

Он добрел. Дополз. Дотащился. С воющим облегчением вкрутился в странновато узкий снежный коридор, прополз по нему с десяток метров и… уперся в мертвое застывшее тело… Он повлек себя дальше, что-то причитая, бормоча и даже крича и двигался так пока не уперся в снежную стену. Незнамо откуда взялись силы и он пробил себе путь дальше, оказавшись в настоящей ледяной гробнице. Противоположная стена была проломлена, а там… там его ждала запертая стальная дверь.

Как же долго и сильно он тарабанил в нее застывающими руками, что уже не чувствовали боли. Стащив рукавицы, он в припадке безумия вырвал несколько ногтей с мясом, всадив их в узкую щель и дернув дверь на себя.

Тщетно…

Все тщетно…