Перекресток Теней (СИ)

— Да, именно. Моё общее недомогание, низкое давление, вялость, упадок сил остались тогда непонятыми врачами. И всё бы как-то забылось — как случайный эпизод, если бы не повторилось снова. И знаешь, когда?

— Ты еще что-то написал?

— Второй роман! Потом, через год — третий.

— И опять?

— Чётко, как по расписанию! Это со мной так боролись — я понял…

— Так и перестал бы писать прозу. За стихи же тебя не наказывали? О чем хотя бы твои романы? Они изданы где-нибудь? Может быть, стоило сменить тему?

— Романы разные: исторические, фантастика. Они не изданы: говорят — неформат. Слово такое придумали, чтобы всё нормальное от коммерческой литературы отделить. Это уже другой разговор, Инна. Не в этом дело. Главное, что мои книги объединяет — кроме фамилии автора, конечно, — это то, что на вершину пирамиды поставлен Человек и его Любовь. Всё остальное — эпоха, сюжет, приключения — это антураж. И вот, скорее всего, отношение автора к Человеку — где-то не понравилось…

— Как я хочу всё это почитать!

— А перестать писать — значит сдаться, — продолжал он свою мысль. — Сдаться — значит позволить общему уровню культуры оставаться на весьма среднем значении и даже не пытаться приподнять его хотя бы на йоту. А я так не могу! В меня при рождении, нет, при зачатии заложена творческая программа, и я обязан ее выполнить, чего бы мне это ни стоило. Это висит надо мной не на земном, а на каком-то высшем, энергетическом уровне. — Андрей заглянул Инне в глаза: понимает ли она. — Что ты на меня так смотришь?

— Как?

— Как на Дон-Кихота.

— А ты и есть он самый…

— Ну вот, я предполагал, что ты не воспримешь этого… Инна, они думали, что сломают меня, но я выдержал все испытания и выкарабкался.

— Да кто «они»?

— Какая разница? Ты ведь без деталей понимаешь, о чем я говорю.

— Думаю, что понимаю…

— Тогда я скажу тебе главное.

— А это еще было не главное?!

— Нет. Слушай. Когда там, наверху, поняли, что, ломая мое здоровье, со мной не справятся, они нашли иной способ — куда более действенный и жестокий. Они ударили по самому больному моему месту — по ребенку.

— Как это!?

— Очень просто: в мою любимую девочку внезапно вселился невидимый и страшный недуг — сахарный диабет. Дай бог тебе никогда не знать, что это такое! А мы живем с этим уже четвертый год. Это не просто другая жизнь, это — другая планета! По мнению ученых, лет через шесть-восемь что-то появится для полного излечения от диабета, да и то, может быть… А пока — нигде в мире, нигде!.. Но моя девочка восприняла болезнь мужественно и стойко, она довольно быстро научилась распознавать свое состояние, хотя контролировать уровень глюкозы в крови — весьма непросто. Дома она, конечно, пользуется специальным мерителем, он «глюкометром» называется, но в школу его брать не хочет. У нее в рюкзачке всегда есть конфетка или печенюшка — на случай падения показателей до низких цифр. Это гораздо страшнее, чем повышение — бывают случаи впадания в кому, мы читали… И шприц с инсулином тоже всегда у нее в рюкзачке — на случай повышения. Уколы она давно сама себе делает, а иногда приходится и в школе. Заходит в туалет, закрывается в кабинке и делает… когда в бедро, когда в живот…

— В живот?!

— Да, Инна. Там есть определенные места для уколов инсулина. Вообще их на теле немало, но не во все делать удобно без посторонней помощи.

— Я понимаю…

— Так вот, — продолжал Андрей, — по закону мы оформили на дочь инвалидность. Об этом мало кто знает, мы не стали афишировать, чтобы не привлекать к себе внимания, чтобы дети не стали на нее коситься. Они ведь еще глупые были тогда, пятиклашки всего-то. Директор школы знает с самого начала и классная, а одноклассникам — не обязательно. Так мы решили. Конечно, когда-нибудь наш секрет раскроется, но они-то, ровесники ее, уже станут старше и воспримут адекватно. Наша девочка — умница! Она старается, она не хочет отличаться от других. Она и повзрослела раньше всех… из-за этого… У нее глаза изменились… В них — другое наполнение, понимаешь? Мы с ней всегда были очень дружны. Как-то так сложилось, что главные свои новости и проблемы она несла сначала мне, а потом уже маме. И до сих пор так. Раньше мы любили играть в «кто кого пересмотрит». Бывало, по несколько минут вглядывались друг в друга, даже старались мысли свои внушать. Потом разгадывали, смеялись… А сейчас иногда смотрю ей в глаза, а там такая глубина — не донырнуть…

— Господи, почему так!?