Перелистывая годы

– Обломала тебя жизнь… Обломала!

А на самом деле жизнь доказала мне, что нельзя подавлять человека. И что добро каждый должен творить по-своему. И что третий в пятом ряду не должен быть похож на пятого в третьем ряду… И что вообще я, учительница, должна видеть не «ряды», а людей, которые стоят рядом или вдали друг от друга. И что непохожесть характеров едва ли стоит принимать за несовместимость…

Приобретение этого опыта, увы, стоило жертв, которые я не должна была приносить. Учитель, как и хирург, на ошибки вряд ли имеет право. Хотя нравственное нездоровье, быть может, и не приводит к физической смерти.

«Где твоя былая строгость, непримиримость?» – спрашивали меня. Не-при-ми-ри-мость… Это значит то, что находится «не при мире». Зачем же применять такое оружие в общении с друзьями? Да и вообще есть качества, которые, как скальпель хирурга, не годятся для будничного, повседневного употребления.

«Меня потрясает гнев человека, который гневается раз в году» – сказал кто-то из тех, чьи изречения стоит запоминать.

О непримиримости, я думаю, можно сказать то же самое.

«Хорошо было бы до конца усвоить все эти истины не сейчас, в шестьдесят третьем году, когда мне уже исполнилось шестьдесят три, – думала я, – а хотя бы тогда, в тридцать девятом, когда я совершила свой побег от Вани Белова… И когда мне тоже было соответственно тридцать девять».

Эти совпадения (опять совпадения!) всегда забавляли Володю.

– Мамочка, сколько тебе нынче лет? – спрашивал он. И как бы соображал на ходу: – Та-ак… На дворе у нас «год-отличник»: пятьдесят пятый. Значит, и у тебя, мамочка, две пятерки!

И в этом году он шутливо напомнил мне, что цифра 63 в календаре совпадает с моей шестьдесят третьей весной.

Я улыбалась этим привычным шуткам. Но не так весело, как четверть века назад.

Ваня остался самим собой – и поэтому я верила, что моя внучка пойдет осенью в школу. Я верила…

«Вот для чего нужно было это сегодняшнее совпадение, – думала я. – Чтобы Ваня Белов спас мою внучку. И чтоб я сказала ему, что все, наконец, поняла. Не сейчас, конечно, сказала… а потом. Сейчас я его просто стану благодарить, бесконечно благодарить…»

– Иван Сергеевич! – воскликнула Маша и, на бегу поправляя прическу, бросилась навстречу огромному мужчине, который выходил из операционной.

Он стянул с лица марлевую повязку и вытирал ею лоб. Я не могла идти… Я схватилась за Машин столик. Ноги стали тяжелыми. Он сам подошел ко мне.

– Очнулась ваша царица.

«От чего?» – хотела спросить я. Но не спросила.

– Отчество-то ее не Петровна?

Я ничего не могла ответить. И заплакала. Он осторожно погладил меня:

– На свадьбу-то пригласите?

– Спасибо вам, доктор.

Он снова погладил меня откуда-то сверху. Пальцы у него были длинные, крепкие. Со лба на щеки и нос, покрытые веснушками, стекал пот.

Про все я успела спросить у Маши. Про все… А о росте забыла. Ваня-то был невысокий…

5

Иван Сергеевич попросил меня «не настаивать» на немедленной встрече с Елизаветой.

– Она примет вас завтра, – пообещал он. – Или послезавтра. Ей пока нельзя разговаривать.

На круглых часах над дверью операционной было семь минут третьего.

Я поняла, наконец, что часы стоят.

Сестра Маша проводила меня до конца коридора.

– Повезло вам, что Белов оказался здесь. Он редко дежурит. И операция редкая. Несложная, конечно… Но аллергический шок получился.

– Что… это?

– Совсем было плохо, теперь уж я вам сознаюсь.

Она все время склонялась ко мне, обнимала за плечи. Длинные серьги еле слышно позванивали.

– Я до утра присмотрю за ней. – Мы дошли до конца коридора. – Иван Сергеевич перед операцией, чтобы проверить, как она там, спросил: «И как же тебя зовут?» А она отвечает: «Елизаветой».

– Так ее и зовите, – попросила я. – А то еще не откликнется… Значит, это были не практиканты?

Она не ответила.

Я стала спускаться вниз.

«Много людей прошло через мою жизнь, – думала я. – А эти двое останутся со мной навсегда: Иван Сергеевич, Маша… И Ваня Белов. Он тоже был рядом. А отца-то его звали Андреем… Андреем, а не Сергеем. Как же я забыла? Такой милый, застенчивый человек. Все время предлагал снять пальто. А я говорила, что пришла на минутку. Мама Ванина, тоже милая и застенчивая, смотрела на мужа с укором и говорила: «Что же ты, Андрюша, не предложишь раздеться?» Тогда он снова просил меня снять пальто».

…Тут я увидела Алену. Она сидела на длинной скамье возле больницы.

Моросил нудный дождик.

– Ну что?! Вера Матвеевна…

Я не выдержала. Опять стала плакать. Она вытирала со щек мои слезы и капли дождя. Не платком, а теплыми, нежными пальцами. Наверно, так она утешала своих малышей.

– Очнулась уже. Очнулась… – сквозь слезы проговорила я. – Нам повезло. Дежурил Белов! Сказал, что придет на свадьбу. А почему вы… на улице?

– То войду в вестибюль, то выйду. Не могла на одном месте… Я виновата, Вера Матвеевна!

– Не вздумайте повторить это в детском саду! – встрепенулась я. И перестала плакать. – Вы обязаны быть педагогом, но не провидцем. Я сама должна была предупредить.

– Вы и предупредили, – мягко, но упрямо возразила она.

– Врача… Но не вас!