Перелом. От Брежнева к Горбачеву

 Фрагмент по СОИ тщательно выписал МакФарлаин. Опасаясь утечки информации, он не доверял даже машинисткам Белого Дома и потому сам печатал речь президента на машинке. Консультировал его только  советник президента по науке Джордж Кейуорт. Но он был «свой человек» из Лос Аламоса, которого рекомендовал Теллер и, который, разумеется, разделял его взгляды на ПРО. А термин Стратегическая оборонная инициатива придумал адмирал Поиндекстер.

 Начальников штабов, Министерство обороны и Госдепартамент ознакомили с речью президента  только за двадцать четыре часа до его выступления. Там были в шоке. Председатель ОКНШ генерал Сессей убеждал Министра обороны Уаинбергера, что надо повременить с произнесением  речи и приступить к серьёзному изучению возможности создания СОИ. Военных особенно смущал пассаж, где говорилось об устаревании ядерного оружия. «Мы не обсуждали этого», говорил генерал.

Госсекретарь Шульц тоже был против. Но его смущало другое — как отнесутся к СОИ союзники по НАТО? Не сочтут ли они, что США намерены теперь бросить их на произвол судьбы, оградив себя от советских ракет. Советника Кейуорта он даже обозвал лунатиком.

Однако Рейган и его советники из СНБ и слышать не хотели о том, чтобы отказаться от произнесения задуманной речи. 23 марта Рейган взошёл на трибуну, как на сцену, и программа СОИ была обнародована. А Советский Союз приступил к разработке «адекватных ответных мер».    

Но обо всём этом мне довелось узнать лишь 15 лет спустя. А тогда мы лишь гадали: что происходит? Куда идёт дело? К войне?

ГЛАВА 2

СМОТРИ, НЕ ПРОЗЕВАЙ!

Вот в такой непростой обстановке 13 октября меня снова вызвали на Политбюро — на этот раз для утверждения директив к Подготовительной встрече, которая должна была состояться в Хельсинки. Там нужно было разработать повестку дня, расписание и другие организационно — процедурные условия работы Стокгольмской конференции. Это были сугубо технические вопросы, и не понятно, почему Политбюро должно было тратить на них время. Но таковы были суровые законы Кремля. Все, даже самые мелкие и третьестепенные вопросы решались только на Политбюро.

Чтобы придать директивам политический вес, они начинались с трескучей, но по сути дела пустой фразы: при обсуждении этих организационных вопросов «делегации надлежит руководствоваться решениями последних пленумов ЦК КПСС, выступлениями Ю.В. Андропова и других советских руководителей», хотя они никогда и нигде словом не обмолвились, какой должна быть процедура работы Стокгольмской конференции или шкала распределения расходов между ее участниками. Тем не менее, директивы это строго предписывали. А в своих отчетах советская делегация должна была чуть ли не ежедневно писать, что она руководствовалась их мудрыми указаниями.

Абсурд? Это был ритуал. Таким поручением начинались директивы всем советским делегациям, выезжающим за рубеж при Хрущеве, Брежневе, Андропове, Черненко и Горбачеве, независимо от того ехали обсуждать сокращение стратегических ракет или повышение удоя молока у коров Рязанской области. В этой фразе менялись только имена в зависимости от того, кто оставался у власти. А вся фраза оставалась неизменной.

В «предбаннике» Политбюро мы снова стояли с Огарковым и обсуждали ситуацию на переговорах в Женеве.

— Смотри, не прозевай! — предупредил меня маршал. — Квицинский имеет строгое указание покинуть Женеву, как только американские ракеты появятся на европейской земле.

В моих директивах таких указаний не было. Да и в директивах Квицинскому — он их показывал мне неделю назад перед отлётом в Женеву — об этом говорилось весьма туманно: «В случае, если станет ясно, что США приступят к размещению в конце года своих новых ракет в Западной Европе, при обсуждении даты возобновления переговоров по ОЯВЕ сказать, что она могла бы быть согласована по дипломатическим каналам...» Что значит это предупреждение Огаркова — подули новые ветры?

В это время к нам подошел заведующий Отделом науки и культуры ЦК В.Ф. Шауро. Это был худой аскетического вида человек, всем обликом и манерой старавшийся походить на своего могучего шефа — Секретаря ЦК по идеологии М.А. Суслова. В артистических кругах Москвы Шауро прозвали «озабоченный» или «страдающий Вертер». И действительно в крупные морщины его лица, казалось, навсегда вкрались скорбь и забота. Он мог говорить только об одном: как неосмотрительно ведет себя наша творческая интеллигенция. В ответ на заботу о ней партии и правительства она только и думает, как бы смыться за рубеж. Как же тяжело ему приходится, постоянно опекая эти идеологически неустойчивые души.

Вот и на этот раз, скорбно вздыхая, он начал делиться своими заботами: