Перелом. Сборник статей о справедливости традиции

Со школьной скамьи мы слышали: «Государство – это аппарат насилия». В том, что всякое государство следует принципу силы, сходились и сходятся многие историки, политики и авторы учебников. Правда, кое в чём их концепции различаются. Например, с либеральной точки зрения государство стоит на страже общества свободной конкуренции, в котором якобы достигнуто равновесие. И защищает оно это равновесие от изгоев, отщепенцев, революционеров, террористов и прочих деструктивных сил. С точки зрения левой мысли государство либо стремится к отмиранию, либо является орудием, которое трудящиеся унаследовали от «проклятого» буржуазного прошлого и должны применить для защиты своих завоеваний. Такое государство защищает не свободную конкуренцию или классовое «равновесие», но справедливое распределение благ. Так же как в прошлом оно защищало несправедливый порядок. Иными словами, каков принцип распределения, таким будет и государство. Консервативные и монархические теории видели в государстве охранителя традиций, но каких именно – отдельный вопрос. Что до теократии (например, в современном Иране), то здесь религиозная структура просто берёт на себя часть государственных функций или служит влиятельным совещательным органом.

Но какого бы политического направления ни придерживались эксперты, они почти всегда разделяют одну простую мысль: государство призвано решать сиюминутные исторические проблемы с помощью силы. Оно всегда «на подхвате» у истории. А потому обречено быть временщиком и впадать в моральный релятивизм, потакая интересам господствующих исторических субъектов: династий, сословий, классов, финансовых групп, политических «элит».

Во всех этих концепциях категория нравственности и категория порядка (стабильности) применительно к государству лежат параллельно друг другу и совершенно не пересекаются. Отсюда расхожие языковые штампы: «государство – аппарат насилия», «политика – грязное дело».

Насколько же нравственные требования применимы к государству в принципе?

Конечно, уровень нравственности власти не постоянен в разные периоды истории. Он представляет собой кривую, которая колеблется иногда даже на протяжении одного периода правления. Например, и в Западной Европе, и в России были монархи, удостоившиеся всенародного почитания. Во Франции это Людовик IX Святой, а у нас – крестивший Русь князь Владимир Святой, уже канонизированный, и продолжатель его дела Иван III, которого в будущем ждет канонизация. С другой стороны, были правители, например, тираны эпохи Возрождения, вызывавшие коллективное осуждение. Это английский король Генрих VIII и наш Иван Грозный.

Вообще-то всякий правитель может менять моральные установки, пересматривать свои прежние решения – нравственный поиск для него не закрыт. Скажем, опричнина, на которую Иван Грозный в какой-то момент сделал ставку, впоследствии была им же самим отвергнута, и он под страхом наказания запретил даже упоминать про «опричнину» и «кромешников». Правление Ивана IV началось с плодотворной работы (период Избранной Рады), в его поведении время от времени отмечались периоды искренней набожности, но в конечном счёте в характере и поступках монарха взяли верх тиранические и человеконенавистнические тенденции.

Между тем в самом обществе нравственные оценки власти не всегда однозначны. Например, Петр I после окончания периода его правления превозносился правящим классом, официальными историками и западниками, но вызывал отторжение в народе и в кругах славянофильской интеллигенции. По поводу отдельных фигур советской эпохи спор в российском обществе идет до сих пор, и консенсус по-прежнему не достигнут, а во Франции аналогичным образом обстоит дело с эпохой Французской революции. Эти парадоксы и колебания в нравственных оценках весьма примечательны. Они явно нарастают в XX и XXI веках по мере временного ослабевания в обществе традиционных ценностей и распространения релятивистских установок (отличительная черта эпохи постмодерна).

Не столь очевидна, но так же важна другая закономерность. Как бы ни вели себя правители, как бы ни воспринимал их народ, государство само по себе не становилось нравственнее. Отдельные государственные деятели, участники социально-политического процесса, могли менять государство к лучшему «через себя», свое личное присутствие. Но стоило этим монархам и политикам сойти с исторической дистанции – их усилия шли прахом, происходил срыв. Движение к нравственному государству останавливалось, и жизнь общества снова входила в накатанную колею.

Иногда сразу после окончания «нравственного» исторического отрезка общество падало в какую-то бездну порока, а затем появлялся усмиритель вроде Савонаролы, который подвел черту под эпохой Лоренцо Медичи (Великолепного), в течение которой тон в обществе задавали денежные мешки. Но так называемое усмирение не было оздоровлением государства, ведь диктатура имеет столь же мало общего с нравственностью, как анархия и разврат. И эти качели постоянно раскачивались.