Перемена мест

Прокурору не хватило каких-то двух-трех секунд. Он их потратил на то, чтобы взглянуть вверх, и только потом стал мучительно медленно прыгать в направлении кулис, откуда так же неторопливо, словно по грудь в воде, стали ему навстречу выпрыгивать коротко стриженные охранники с пистолетами. Но в кого им было целить? И в кого стрелять? Легкие полые колонны стали цепляться одна за другую, как костяшки домино. Серебристые пегасы падали с них на сцену с тяжелым металлическим лязгом. Один из пегасов легко разнес в щепки хлипкую трибуну, второй ударил Саблина в спину, еще один стальным крылом коснулся прокурорской шеи. Какая-то женщина в зале истерически взвизгнула, но визг ее был немедленно заглушен новым металлическим лязгом. Кровь брызнула фонтаном, чуть не достигнув первых рядов. Прокурор нелепо взмахнул руками, но подняться с пола уже не смог. Удар пегасова крыла был так силен, что голова оказалась отрезанной напрочь и полетела куда-то в глубь сцены. В издевательски ярком луче прожектора мелькнул квадратный подбородок, а затем и этот луч вдруг погас. В зале наступила полная темнота, только на сцене пару раз возникли и пропали желтые снопики огня, сопровождаемые громкими хлопками. Это обезумевшая охрана палила куда-то наугад. Куда-то в ту сторону, где первыми начали падать колонны…

Я сорвался с места и бросился к выходу из зала, наступая на чьи-то ноги и немилосердно расталкивая невидимую в темноте публику локтями. Тех, кто вызвал эту ужасную катастрофу, наверняка давно не было на сцене. Если они сейчас уже не бегут к автостоянке, то можете считать меня полным идиотом.

Taken: , 1

Глава 3 НОЧЬЮ ВСЕ КОШКИ…

Когда на твоих глазах только что убили человека, то подло даже заикаться о своем везении. Но мне все-таки повезло: неудобное кресло в первом ряду, которое я занял, было едва ли не самым ближайшим к двери, ведущей в фойе. Поэтому толкаться среди обезумевших зрителей и орать «С дороги!» мне пришлось всего секунд тридцать. После чего я вырвался на оперативный простор в темное фойе, где всего меньше часа назад мы так мило беседовали с Саблиным и Гошей. Никакого фонарика на презентацию я взять, конечно, не догадался и рисковал на бегу врезаться лбом в какую-нибудь колонну. Хорошо еще, что со времен моего счастливого детства театр «Вернисаж» не перестраивался – иначе я, избежав столкновения с колоннами, загремел бы с особенно крутой лестницы – прямо к служебному выходу. Но я не загремел. Я помнил, помнил эту сволочную лестницу с шершавыми (до сих пор) перилами. Я однажды пересчитывал ее ступеньки. Лет тридцать назад, когда во время «Слоненка» у меня прихватило живот и я, выскочив из зала, заметался в поисках туалета.

Вот и выход. Те, кто спланировал покушение на Саблина, – я не сомневался, что это было именно покушение, – должны были выбираться только через эту дверь: она ближе всего к сцене, и до автостоянки здесь путь короче. К тому же нормальные преследователи, по логике вещей, ломанулись бы строго по прямой, через парадную дверь, сегодня гостеприимно распахнутую. Однако, если они так думали, то немножечко промахнулись. Яков Семенович Штерн с детства не был нормальным и, как уже отмечалось вечно пер в обход. Иногда и в обход здравого смысла, подумал я самокритично на бегу. И даже не иногда, а довольно часто.

– Куда они побежали? – крикнут я еще издали двум парням, которые покуривали себе на ближайшей полутемной лавочке. Кажется, эти дурни еще не сообразили, что в театре творится что-то неладное. Одинокий фонарь у входа давал мало света, и я видел лишь силуэты и два огонька сигарет.

– Чего-чего? – злобно буркнут один из курящих. Я мгновенно понял, что идти в обход следует все-таки не каждый раз. Сегодня мне полагалось бы сделать исключение, жаль, что я этого не знал. Я попытался притормозить на подлете к курильщикам, однако тормозной путь у бегущего Штерна не намного короче, чем у джипа. В общем, я влетел прямо в объятия двум мрачным любителям покурить на лавочке. И они не преминули заключить меня в эти крепкие объятия. Картинка моего появления в театре повторилась с точностью до наоборот. Поскольку тогда я слишком торопился, а теперь терял одну секунду за другой. Старина Дарвин, друг животных, не предусмотрел зверского убийства Генерального прокурора. А я не предусмотрел, что поверженные мною приматы очнутся так рано. О, пррроклятье! И как не вовремя!

– Попался, гаденыш! – радостно завопил один из приматов, а другой, не долго думая, изготовился ударить мне в торец. Увернуться было уже никак невозможно, а правая рука, которой я прикрылся, в ту же секунду была схвачена. Оставалась левая. Ей, как известно, можно дотянуться только до правого борта пиджака. «Макаров» мой был, само собой, привешен слева, а справа в кармане были только бумажки. Бумажкой взрослого примата не остановишь Хотя… Мою последнюю секунду до удара по моей физиономии я использовал так оставшейся рукой выхватил из кармана красные корочки.

– МУР! – крикнул я, выставив удостоверение вперед, как матадор бандерилью – В театре убийство!