Перемены

— У тебя кровь идет?

— Не, — мотнул головой я. — Я в порядке.

В нескольких футах от нас Мыш тоже поднялся на ноги и отряхнулся, звякнув медальонами. Молли скрылась за углом дома, откуда почти сразу послышался оглушительный грохот.

— На этот раз будем действовать с головой, — сказал Томас, обращаясь не ко мне, а к Мышу. — Я пойду первым, отвлеку его. А ты хватай его за сухожилия. Похоже, надо покалечить ему не меньше двух конечностей, чтобы обездвижить по-настоящему.

Мыш одобрительно гавкнул, издал раскатистый рык, и вокруг него снова сгустилось неяркое голубое свечение.

Томас кивнул, нагнулся и подобрал обломок разбитого крыльца — брус четыре на четыре дюйма, длиной ярда в полтора.

— Не парься тут, Гарри, — сказал он. — Мы быстро.

— Давай, Бригада Дрездена, — прохрипел я.

Они рванули с места и скрылись из вида. Я услышал, как Томас испустил боевой клич, довольно неплохо имитирующий Брюса Ли, а следом за этим — треск ломающегося дерева.

Секунду спустя свой боевой рык издал Мыш. А потом за домом замерцали разноцветные вспышки — это Молли отвлекала внимание гадины своей световой магией. Физического вреда гадине это причинить не могло, а вот ослепить — запросто; Молли здорово наловчилась устраивать всякие световые и шумовые эффекты. Она называла это «рейв-пати-заклятием», и на последнее Четвертое июля устроила на дворе у родителей такой фейерверк, что на соседней магистрали собралась большая пробка из глазеющих водителей.

Очень мне не нравилось валяться, скрючившись от боли и довольствуясь лишь отзвуками и отсветами кипевшего за домом боя. Я снова попробовал опереться на ногу, и снова безуспешно. Поэтому я остался лежать, стараясь не потерять сознания и дышать не слишком глубоко. Гадина определенно сломала мне как минимум одно ребро.

Именно в этот момент я заметил две пары горящих красных глаз, смотревших на меня из леса с безошибочно узнаваемой пристальностью хищника. Глаза медленно, бесшумно, но неумолимо приближались.

До меня вдруг дошло, что все, кто мог бы мне помочь, типа заняты другим.

— Ох, — выдохнул я. — Ох, блин.

Глава двадцать шестая

Глаза рванулись ко мне, а потом что-то темное и твердое с силой врезало мне по челюсти. Я и без того был на грани обморока. Удара хватило, чтобы вырубить меня окончательно.

Я смутно осознавал, что меня поднимают и закидывают на плечо. Потом меня довольно долго, тошнотворно быстро несли куда-то. Это продолжалось достаточно долго для того, чтобы меня успело стошнить. Сил у меня, правда, не хватило даже на то, чтобы попасть в похитителя.

Примерно вечность спустя меня бросили на землю. Я лежал тихо, в надежде убедить моего похитителя в том, что я слаб как котенок. Что оказалось несложно, потому как я таким и был. Актер из меня, как правило, никудышний.

— Не нравится нам это, — произнес женский голос. — У его Силы нехороший запах.

— Надо терпеть, — возразил мужской голос. — Это может быть хороший трофей.

— Оно нас подслушивает, — заметила женщина.

— Мы знаем, — ответил мужчина.

Я услышал мягкие, приглушенные толстым слоем хвои шаги, и женщина заговорила снова, на сей раз тише. Голос у нее звучал… голодным, что ли.

— Бедное создание. Такое израненное. Давай мы его поцелуем, и оно уснет. Это было бы милосердно. И Он будет нами доволен.

— Нет, любовь моя. Он будет нами удовлетворен. Это не одно и то же.

— Разве мы не поняли уже один простой факт? — едко парировала она. — Никогда Он не представит нас Кругу, сколько трофеев ни принесли бы мы Коллегии. Мы чужие, выскочки. Мы не из первых Майя.

— На протяжении вечности многое может измениться, любовь моя. Мы будем терпеливы.

— Ты хочешь сказать, Он может пасть? — Она испустила очень неприятный смешок. — Тогда с какой стати мы воздаем почести Арианне?

— Об этом лучше не думать, — решительно возразил он. — Если мы будем думать об этом слишком часто, Он может узнать. Он может покарать. Мы ведь понимаем?

— Понимаем, — без энтузиазма согласилась она.

А потом чьи-то крепкие как сталь пальцы схватили меня за плечо и перевернули на спину. Надо мной шли кругом темные силуэты деревьев — только темные силуэты на фоне подсвеченного чикагскими городскими огнями небосклона.

Впрочем, даже этого света с трудом, но хватало, чтобы разглядеть бледные, тонкие черты женщины ростом с ребенка. Нет, правда, роста в ней было четыре фута с полтиной, хотя пропорции тела у нее соответствовали взрослому человеку. Светлая, очень светлая кожа, россыпь бледных веснушек — на вид я дал бы ей лет девятнадцать. Еще ее отличали светло-каштановые волосы, очень прямые, и очень, очень необычные глаза. Один светлый, голубой как лед, второй — темно-зеленый, и у меня почему-то сложилось впечатление, будто существо, скрывающееся за этими разномастными глазами, безумно.

Одежду ее составляли платье с длинными, свободными рукавами и надетое поверх него подобие плаща, приталенное и без рукавов. При этом она оставалась босой — это я знаю точно, потому что она поставила босую ногу мне на грудь и наклонила голову посмотреть на меня.

— Мы опоздали. Смотри, оно начинает портиться.