Перемирие (СИ)

— Эта девочка, — сказала Ольса своим ясным спокойным голосом, резко и отчетливо выговаривая слова, — утверждает, что один из твоих людей набросился на нее с… мм, весьма определенными намерениями.

Я зевнула и потерла еще не проснувшиеся, слипающиеся глаза.

— А у этой девочки есть имя? — спросила я.

— Это Иветта, моя горничная.

— Вот как? — сказала я, переводя взгляд на девушку.

Нельзя сказать, чтобы я была шокирована этим известием или хотя бы удивлена. Я ожидала чего-нибудь подобного: мужчины есть мужчины. Но девочка была не так уж хороша собой, во всяком случае, не настолько, чтобы нарушать ради нее законы гостеприимства и доставлять мне лишние хлопоты. Я в упор разглядывала ее, бледневшую и красневшую под моим взглядом. Никакая она была не красавица, даже напротив. Обыкновенная невысокая худенькая девчонка, курносая, с мелкими рыженькими кудряшками и зеленоватыми наглыми глазами. Расфранчена она была как канарейка: губки подкрашены, глазки подведены, медные кудряшки собраны на затылке в пышную прическу, а спереди и с боков заколоты золочеными заколками, на худенькой, из кружевных воротников выступающей шее висело ожерелье из мелких зеленых камушков, и платье было все затейливое, с узким глубоким вырезом, обшитым пышным кружевом, с лифом на шнуровке и пышной юбкой.

— Ну, так что, Иветта? — сказала я тем ледяным тоном, какими обычно разговаривала с провинившимися детьми, не удостоившимися еще звания мерда. Честно говоря, я сама не понимала, о чем я спрашиваю ее, но этот начальствующий тон всегда хорошо удавался мне, и особенно он был хорош для того, чтобы прятать за ним растерянность или подступающий смех, а сейчас я чувствовала и то, и другое.

— Я… — начала Иветта и замолкла.

— Что ты?

Девушка молчала. Ольса сделала круглые глаза. Я вздохнула, села на кровати, спустив ноги на пол, и натянула на плечи одеяло. В сиреневом одеяльном коконе, я, наверное, выглядела смешно, но желание смеяться у меня пропало: дело все-таки было серьезное (хоть и казалось совсем идиотским) и могло дойти до ссоры с хозяевами. Впрочем, хозяйкой тут была Ольса, и непохоже было, что она способна с кем-то ссориться.

— Хорошо, — сказала я, подумав и поболтав в холодном воздухе босыми ногами, — никто на тебя не набрасывался, это ясно. Может быть, он даже не приставал к тебе, а просто заговорил, но я все равно хочу знать, кто это был. Говори, Иветта, или ты язык проглотила?

Ольса, возвышавшаяся над маленькой Иветтой, встряхнула ее за плечи. Девушка заплакала и стала вытирать слезы остренькими кулачками.

— Как он выглядит, девочка? Не заставляй меня повторять вопрос дважды.

— Рыжий, — выдавила она сквозь слезы.

Ну, тут уж мне все стало понятно.

— Ясно, — сказала я, даже развеселившись слегка, — Уведи ее отсюда, Ольса. И можешь ее не наказывать.

Лицо Ольсы вытянулось.

— Я и не собиралась, — сухо сказала она, — Но я надеюсь, своего человека ты накажешь.

— Я поговорю с ним, — отозвалась я ехидно, — но не более того. Твоя горничная такая красотка, как ему, бедняжке, было удержаться?

Иветта вся вспыхнула. Ольса удивленно вздернула брови, но ничего не сказала, кивнула мне на прощание и увела девочку из комнаты.

Как только за ними тихо закрылась дверь, я вскочила с кровати, скидывая с себя одеяло. Каждое утро, вылезая из теплой постели в этот холодный северный воздух, я чувствовала то же самое, что чувствуешь обычно в солнечный жаркий день, прыгая с крутого берега в прохладную речную воду, когда вода холодом обжигает разгоряченную кожу.

Натянув только штаны и безрукавку, я отправилась на педагогическую практику. Пора бы научить мальчишку вести себя прилично. По ледяному коридору я пролетела в единый миг, едва касаясь пола босыми ногами, и распахнула дверь в комнату, выделенную остальным Охотникам

Эта комната очень отличалась от той, что предоставили мне: во всех военных крепостях очень тонко чувствуют различия в социальном положении, здесь никому не придет в голову поселить командира и подчиненных в одинаковых условиях. В этой комнате не было ни ковров, ни дорогой мебели, и вообще она имела вид нежилой, употребляемой только для простых, не имеющих высокого положения гостей. На окнах висели простенькие зеленые шторы. Стены были выкрашены желтоватой светленькой краской; той же краской крашенный пол был замусорен и грязен, валялись нечищеные сапоги, мечи, сбруя и прочая дребедень. В этой комнате устоялся уже свой, особенный запах: смесь из запахов кожи, конского и человеческого пота. И этот запах, и вид пяти кроватей с маленькими некрашеными тумбочками у изголовья напоминал мне казарму.