Перемирие

В три часа пополудни с юга наползла огромная, в полнеба, черная туча, и без того пасмурный день превратился в темный, переходящий в ночь вечер. Когда вечер и в самом деле наступил, трудно было понять, сумерки ли это сгустились, или продолжается все та же дневная мгла. Гор уже не было видно, в сумерках скрылся даже Мглистый. Невероятно тоскливо становилось от этого сумрака. Прекратившийся было снег повалил вновь, и только летевшие крупные снежные хлопья белели в сумеречном воздухе. Падая на землю, снег тут же таял. Лица людей блестели, словно от слез.

Двор был пуст. Почти не различимые в вечерних сумерках, темнели постройки и высокие крепостные стены. Ворота были открыты, и в наезженных колеях за воротами видны были черные узкие лужи.

Кроме нас троих, ни единой души не было на улице. На высоком крыльце стояла бледная, растерянная Ольса. Она куталась в белую, уже намокшую, со слипшимся мехом шубку и, закусив губу, смотрела на меня.

Боялась она, вот что. Любые нелюди для нее заведомо были чудовищами. Я пыталась объяснить ей, что Вороны от людей мало чем отличаются, коль уж берут в жены человеческих дочерей, но Ольса явно мне не поверила.

Кейст тронул меня за руку, и я, оторвавшись от созерцания Ольсиных испуганных глаз, повернулась к воротам.

Сумерки сгустились уже настолько, что ни ворот, ни дороги за ними уже не было видно. И не видно было там, в темноте, никакого движения, и не слышно было ничего. За поворотом здания на мокро блестевшие плиты двора ложились желтые прямоугольники света с тенями от фигурных решеток, но фасад был темным. Кейст, стоявший рядом со мной, молчал. Волосы его намокли и свисали по обе стороны лица завитыми колечками, зеленые глаза блестели в полутьме. Воронов не было еще ни видно, ни слышно, но и я, и кейст чувствовали их приближение, так же, как и рядовые, которых я оставила в здании, — не хватало еще Воронам встретить первыми в крепости шестерых Охотников, и двоих вполне достаточно.

Меня переполняло ощущение Их близости. Это чувство, оно как наркотик; нечто, позволяющее видеть мир в более ярких красках. Оно пьянит. Оно затягивает. Я двадцать лет прожила на Границе, и, только уехав оттуда, я поняла, как без этого чувства моя жизнь пуста и скучна. Раньше я всегда, каждый божий день, слушала, как звенит эта струна; каждый миг своей жизни я жила в соседстве с Воронами, в окружении их мыслей и чувств, а эти три недели я словно была слепа и глуха и вдруг прозрела и услышала, и мир для меня снова расцвел.

Это невозможно объяснить непосвященному, часто невозможно объяснить и невосприимчивым Охотникам. Это… непостижимо. Ярость и блаженство на точных весах небытия, предчувствие наивысшей гармонии, достигаемой в момент встречи, когда твое сознание расширяется до размеров вселенной. Сколько раз это случалось с каждым из нас, когда в открытой пыльной степи или в приречных кустах завязывался бой и чья-то кровь лилась на траву и листья. И часто случается, что в этот миг ты вдруг теряешь реальность, приобретая нечто иное. Ты не видишь, не чувствуешь, но осязаешь не один мир, а все миры, всю вселенную — в один непостижимый миг. Это мгновенное, возникающее и тут же пропадающее чувство дразнит всех Охотников без исключения; это кажется той самой целью, ради которой мы живем, нет, даже не живем, а ради которой созданы и мы, и они. Вся космогония Границы основана на этом. Мне случалось спрашивать об этом и у Воронов, такое бывает. Часто, допрашивая пленных, ты не только их измучаешь, но и сам измучаешься до такой степени, что дальнейший допрос кажется совершенной бессмыслицей. Воронов вообще тяжело и даже бессмысленно допрашивать, они очень терпеливы и могут выносить даже самую сильную боль. Пленных обычно убивают там же, где и допрашивали, но перед этим Охотники часто спрашивают у пленных просто так. Обычно спрашивают об одном и том же, о том, таковы ли они, как мы, чувствуют ли они то же, что и мы. На такие вопросы Вороны никогда не отказываются отвечать, им ведь тоже любопытно. Как и они для нас, так и мы для них ведь самое главное в жизни, и хотя наши жизни переплетаются очень тесно, мы очень мало знаем друг друга. И да — в моменты схватки с ними случается то же самое. Кстати говоря, эти случаи расширения сознания до границ вселенной совершенно не вписываются в верования Воронов.

Мы словно являемся катализатором друг для друга. Отсюда, наверное, и родилась эта вера в то, что мы являемся изначальными противниками, космическими противоположностями, призванными дополнять друг друга, такими же, как лед и пламя, земля и воздух, пустота космоса и твердь планет. Как символ тайцзи5 не может существовать без ян или инь (попробуй, убери что-нибудь, и что останется? — бессмыслица, не способная затронуть ум или сердце), так и космогония Границы основана на встрече двух противоположностей, единых по сути, — Ворона и Охотника.