Перемирие

Сейчас, когда мы оказались на расстоянии полуметра, я чувствовала исходившую от него вонь: запах давно немытого тела, пота, испражнений, боги знают, чего еще, — и только тогда я осознала окончательно, насколько же он стар. Чем старше становятся Вороны, тем меньше они обращают внимания на материальный мир и собственное тело. Я, ей-богу, не ожидала увидеть здесь такого старого Ворона, ведь ему было лет двести, никак не меньше. Он был больше похож на сонга, чем на дарсая, на духовидца, чем на активно действующего стратега.

Длилось молчание. Слышен был только почти неразличимый звук, с которым летел и падал снег, да изредка всхрапывали кони или звякала сбруя. Темная худая фигура Ворона возвышалась надо мной, уже почти не различимая в быстро сгущающейся тьме, только алые глаза светились своим чудным ясным светом. Наконец, он заговорил:

— Перемирие все еще действует, тцаль? — спросил он по-каргски. Меня странно и неприятно поразило то, что он заговорил на каргском: все Вороны прекрасно знают наш язык и часто даже между собой говорят на нем, иначе, положим, они не всегда понимали бы друг друга, у них много диалектов, совершенно не похожих друг на друга.

— Да, — сказала я охрипшим голосом, чувствуя себя уже совершенно замерзшей. Мне хотелось поскорее покончить со всем этим и пойти в теплое здание, и я надеялась, что он не слишком будет разводить церемонии…

— Мы вынуждены просить вашего гостеприимства, — все так же отрывисто проговорил Ворон.

— Оно будет вам оказано, дарсай.

Он сделал почти незаметное движение головой, и остальные трое тоже спешились.

— Я позабочусь о лошадях, — сказал кейст, неслышно подошедший сзади.

Я кивнула Воронам и с немалым облегчением повернулась и пошла к зданию. У нижних ступеней я нагнулась и подобрала свой промокший плащ, но не стала надевать его (смысла не было, он уже настолько промок, что его можно было выжимать), а только перекинула его через плечо и почти побежала по мокрым ступеням наверх.

Ольса все еще стояла на крыльце. Она была страшно бледна, полуоткрытые губы дрожали. Сжав руки на уровне груди, она стояла и неподвижным взглядом смотрела мне за спину, на Воронов, поднимавшихся вслед за мной. Я остановилась рядом с Ольсой и обернулась, дожидаясь их.

Вороны шли медленно, путаясь в мокрых длинных плащах. Дарсай довольно сильно хромал на правую ногу. Но, как ни медленно он двигался, остальные отстали от него…

Ольса отшатнулась, когда Вороны проходили мимо нее. Я отворила тяжелые дубовые двери, и оттуда пахнуло теплом и запахом жилого дома. Желтый прямоугольник лег на мокрые, черно блестевшие ступени лестницы и резные столбики перил. Мы с дарсаем вошли в ярко освещенный холл

Холл был пуст, только из боковой двери слышалось шушуканье, и в щель смотрели чьи-то блестящие, любопытные глаза. Весь этот огромный холл, с простыми деревянными стенами, с натертым, пахнущим мастикой паркетом пола, с большой мраморной лестницей казался воплощением уюта после уличного холода, темноты и сырости. Я обернулась к дарсаю. В приоткрытую дверь было видно, как остальные Вороны поднимаются по лестнице; Ольса все еще стояла на крыльце.

Только сейчас я рассмотрела дарсая по-настоящему. Он был очень высок, как и все Вороны: я едва доставала ему до плеча, — и очень сухощав. Мокрый капюшон лежал на его плечах, открывая черный плащ с полосой металла между алых глаз. Видны были только эти глаза, огромные, с радужкой во весь глаз, и узкие губы, пересеченные длинным тонким шрамом. На правой щеке виднелся еще один шрам, грубый и толстый, белевший на смуглой коже. Мокрый, вообще-то зеленый, а сейчас потемневший и заляпанный грязь плащ, свисал с его плеч. Одна пола, прилипшая к штанам, задралась, открывая весь в черной грязи сапог, разорванный по голенищу и обвязанный грязной тряпкой.

Ворон, в свою очередь, разглядывал меня — обычным для них высокомерным взглядом. Они всегда, в общем-то, так держатся: на редкость высокомерная раса, в этом кейст прав. Вот так подумаешь, удивительно, до чего они величавы, эти бандиты-кочевники, редко кто из родовитых князей выглядит так.