Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений

– Вот как воевали в те времена, – сказал г-н Югенен, указывая на одно такое бронированное чудище, мирно покоящееся в глубине дока. – Люди запирались в этих железных коробках, и выбор был один: я тебя потоплю или ты меня потопишь.

– Значит, личное мужество не играло там большой роли, – заметил Мишель.

– Мужество стало приложением к пушкам, – ответил, смеясь, дядя. – Сражались машины, а не люди; отсюда дело и пошло к прекращению войн, становившихся смешными. Я еще могу понять, когда сражались врукопашную, когда убивали врага собственными руками…

– Какой вы кровожадный, месье Югенен, – проронила молодая девушка.

– Нет, мое дорогое дитя, я разумный, в той мере, в какой здесь вообще можно говорить о разуме: в войне тогда был свой смысл. Но с тех пор, как дальнобойность пушек достигла восьми тысяч метров, а 36-дюймовое ядро на дальности в сто метров стало пробивать тридцать четыре стоящих бок о бок лошади и шестьдесят восемь человек – согласитесь, личное мужество стало ненужной роскошью.

– И правда, – подхватил Мишель, – машины убили отвагу, а солдаты стали машинистами.

Пока продолжалась эта археологическая дискуссия о войнах прошлого, наши четверо визитеров прогуливались посреди чудес, которые открывались взгляду в торговых доках…»

Окончательное исчезновение войн, а как следствие армий и военной промышленности, которые Жюль Верн датирует началом XX в., является одной из немногих оптимистических картин будущего в его, по сути, катастрофической книге. Правда, здесь Жюль Верн как раз не угадал, но вины писателя в этом нет. Его рассуждения совершенно логичны. В начале XX в. Европа оказалась в такой ситуации, когда теоретически любая атака пехоты или кавалерии обязательно должна была захлебнуться массированным пулеметным и артиллерийским огнем, обратив поле боя в жуткое гигантское кладбище. Что вскоре и подтвердилось. Вот только, как известно, хотя позитивист Жюль Верн никогда бы в это не поверил, мифы и людские страсти зачастую куда сильнее рационализма и логики. А потому война разразилась, да такая, какой человечество еще не знало.

Немцы собирались воевать в соответствии с так называемым планом Шлиффена. Фельдмаршал граф Альфред фон Шлиффен (1833–1913), бывший в 1891–1906 гг. начальником Генерального штаба, считался духовным наследником Карла фон Клаузевица, и его проекты, даже после смерти, практически не подлежали дискуссии. По этому знаменитому плану предполагалось на первом этапе бросить 90 % сил против Франции, даже невзирая на вторжение союзной ей России в Восточную Пруссию, пройти через Бельгию и, обойдя французские форты на границе с Германией, широкой дугой охватить с флангов силы противника, сосредоточенные на границах, с последующим ударом на Париж с севера и запада. «Охват с флангов» – стал сущей мантрой во всех трудах, оставленных фон Шлиффеном. Он до исступления ссылался на тактику Ганнибала в битве под Каннами (216 до н. э.), констатируя, что хотя прогресс изменил технические средства, «стратегические принципы остались неизменными. Неприятельский фронт – не является целью. Суть в прорыве вражеского фланга и выходе в тыл, откуда и следует предпринять окончательную решающую атаку». Отсюда и парадигма удара по французскому левому крылу и обход Парижа. На операцию отводилось шесть недель, после чего немецкие армии уже могли быть переброшены на восток для военных действий против России.