Переписка, 1911–1936

Приехав сюда, я испытал восхитительное чувство свободы. Двойной свободы, внешней и внутренней, хотя бы потому, что после 14 лет преподавательской работы я внезапно остался без каких бы то ни было непосредственных обязанностей. Я должен бы хотеть лишь сохранять эту свободу, оберегать её в дальнейшем и никогда уже не терять. Но, к несчастью, всё это зависит также от кошелька. В добрые докризисные времена я кое-что «приберёг», и из этого мы теперь по большей части живем, поскольку одних продаж было бы теперь недостаточно. Приходится «проедать» свой «капитал». Надеюсь, однако, что «справедливость» когда-нибудь вспомнит о художниках. О беззащитных художниках, которые не имеют возможности даже бастовать. В Париже, особенно, существуют и другие теневые стороны, которых не удаётся избегать. Мы живем здесь довольно замкнуто, т. е. я в частности стараюсь держаться подальше от «художественной политики» и от общения с коллегами. Художественная политика, однако же, — это такая мошка, пусть и не такая уж мелкая, но мелочная, обладает дурной способностью пробираться сквозь самые малые замочные скважины. Общение с коллегами… мне нечего Вам о нём рассказывать. Но у нас есть свой собственный более узкий круг, очень близкий и очень межнациональный. Помимо этого здесь встречаешь много иностранцев, которые наезжают сюда в туристический сезон (т. е. как раз теперь, летом) и нередко оказываются стоящими и приятными людьми.

Здесь очень явственно сказывается и то, что можно назвать «солнечной стороной» Парижа. Оба вида красок — физические и духовные — здесь весьма сильно воздействуют. Под духовными я подразумеваю не просто здешнюю живопись, но в большей мере саму духовную атмосферу Парижа, бог знает откуда взявшуюся и из чего составленную.

Определить это невозможно. «Славянской душе» здесь близко взаимное смешение и соседство. Наверно, ни в какой другой стране не услышишь от полицейского чина такого комментария к полицейскому установлению, как мне довелось услышать здесь: «Месье, это идиотизм, но тем не менее это так». Здесь живёт одновременно всё — древняя традиция и авангардизм, бок о бок. Француз хочет, чтобы его «оставили в покое», и одновременно — участвовать в революции. Он может бурно вскипеть и сразу затем погрузиться в глубокие раздумья. И это отражается во всём: смешение и соседство. Вы ведь знаете город Париж? Здесь даже во внешнем отчётливо отражается внутреннее — взять хотя бы кричащий контраст между разными домами (которые порой и домами-то не назовешь, но так, бог знает чем) на так называемых «шикарных» улицах Парижа, где какой-нибудь дворец соседствует с «лачугой ведьмы», которая медленно, но верно с годами разрушается. Или: здесь считают ненужным удалять старые афиши: об этом позаботится дождь, и вот мы можем созерцать свежо выглядящую афишу, которая извещает нас о концерте, имевшем место год назад. Вы спрашиваете у кондуктора в автобусе о расписании рейсов на его линии и слышите в ответ: «Вы знаете, оно меняется». Но как именно оно меняется, об этом вам вряд ли кто-то расскажет. Ты возмущаешься, смеёшься и наконец смиряешься. Для истинного немца такие ситуации смерти подобны.

Кандинский. На заднем плане — вид на горы со стороны Мурнау. 1910-е. Фото Габриэле Мюнтер

Помните ли Вы, дорогой господин Шёнберг, как мы с Вами познакомились? На Штарнбергерзе. Я приплыл на пароходике, в коротких кожаных брюках, и созерцал чёрно-белую графику: Вы были во всём белом и лишь лицо — глубоко чёрного цвета. А потом — лето в Мурнау? Все наши тогдашние современники глубоко вздыхают, вспоминая о том ушедшем времени: «Славное было время». И оно и правда было славное, больше, чем славное. Как прекрасно тогда пульсировала жизнь, как скоро мы ждали духовных побед. Я и сегодня их жду, и с полнейшей уверенностью. Я только знаю, что для этого понадобится ещё долгое, долгое время.

Мой отчёт, которого Вы от меня ждали, вышел длинным и подробным. Буду ждать от Вас «реванша». А пока — самый тёплый привет вам и Вашей супруге, к которому сердечно присоединяется и моя жена,

Ваш Кандинский

Да, неплохо было бы попасть в Америку, хотя бы и с недолгим визитом. Я уже много лет думаю об этом. Но к немалой цене примешиваются и разные другие препятствия. В первые годы после переезда я вообще не хотел покидать Париж, чтобы возможно полнее вкусить наконец-то обретённой свободы и использовать её для работы. Но мечта увидеть Америку остается в силе.

ХРОНИКА

ВАСИЛИЙ КАНДИНСКИЙ

Кандинский (справа), Д. Кардовский (в цент ре) и А. Зедделер. Школа Антона Ажбе. Мюнхен. 1897

1866

Родился 4 декабря в Москве.

Отец — Василий Сильвёрстович Кандинский, купец I гильдии, мать — Лидия Ивановна Тихеева, родом из прибалтийских немцев.

1871

Семья переезжает в Одессу. Развод родителей.

1876−1885

Учится в классической гимназии, занимается живописью и музыкой.

1885

Переезд в Москву. Поступает на юридический факультет Московского университета.

1892

Женится на двоюродной сестре Анне Чемякиной (1911 — офиц. развод).

1893