Переписка

Почему ты не отвечаешь на мои письма? Каждый твой не-ответ вызывает во мне острую тревогу, а справиться о твоем здоровье не у кого, т. к. я даже не знаю адреса Веры.

Очень, очень, очень прошу тебя сейчас же ответить мне, хотя бы совсем кратко о своем здоровье. О нем только и тревожусь. М. б. ты затеряла мой адрес? Напоминаю: 65 rue J. В. Potin. Vanves (Seine).

Надеюсь очень тебя увидеть уже зимою, или в крайнем случае — весною. Так что готовься принять меня у себя на несколько дней.

Так жду встречи с тобой, что и писать о моих личных новостях не хочется. Эту зиму у меня была большая нагрузка по культурной работе (журнал, парижские художники и пр<очее>). Удалось объединить ряд виднейших русских художников в Париже в советскую группу и устроить их выставку. Выставлялась в первый раз и Аля и удостоилась очень высокой оценки. Вообще Аля за последние 2 года очень выросла внутренне и (как всегда бывает для близких) для меня незаметно. Вдруг обнаружил в ней взрослого и большого человека, мне очень близкого.

В своей же области — в графике — рисовальщица она первоклассная. А кроме того умна, как чорт, и пишет прекрасно. Вообще — Аля моя надежда и большая.

Мур растет и умнеет. Богатырской силы и телосложения. На редкость способный. По-французски говорит как француз. В школе все время занимает одно из первых мест.

Марина работает над переводом Пушкина (не своего, а ряда лирических произведений) на франц<узский> язык. Получается у нее, поскольку могу судить, замечательно. Так, как верно написал бы сам Пушкин. Особенно хорошо переведено — «Прощай свободная стихия…». Готовит к Пушкинскому столетию.

Но все это неважно. Важно то, что ты мне не отвечаешь. В чем дело, Лиленька? Буду ждать ровно десять дней твоего ответа, а если такового не будет — даю объявление в «Известиях» о розыске тебя.

Итак жду. Обнимаю крепко тебя, Веру, Кота и всех кто меня помнит.

Твой Сережа.

26 — IV — <1937 г.>

Дорогая моя Лиленька,

Наконец-то получил твое письмо. Очень его ждал и очень за него благодарен.

Сильно огорчен смертью Закса. Дело в том, что мне так хотелось явиться к нему в качестве побежденного и убежденного после нашей длительной разлуки. Мой случай, мне казалось, был бы ему подарком.

Аля написала о тебе несколько восторженных писем и я тебя впервые за эти годы увидел почти что своими глазами. Между пр<очим> она писала мне, что ты одна из лучших, а м. б. лучшая преподавательница читки. Это меня очень обрадовало, т. к. хорошая читка (уж не говоря о преподавании ее) есть пожалуй вершина словесной культурности.

Радует меня так же очень все что ты пишешь об Але. Прошу тебя об одном — не давай ей идти по линии наименьшего сопротивления, т. е. удовлетворяясь малым и легким (переводами, например), упускать главный сектор ее работы (иллюстрация, детская литература и т. п.). К советам она относится упрямо, т<ак> что ты уж сама придумай способ воздействия.

М<ожет> быть в Москве ее внутреннее самочувствие так видоизменилось, что мои страхи и напрасны. Пишу на всякий случай.

М<ежду> пр<очим> от нее уже довольно давно не имею писем (на последнее письмо она не ответила) — поторопи ее.

Моя жизнь идет по-старому. Писать тебе о ней довольно трудно, если не невозможно. Ведь ты совсем не представляешь себе здешней обстановки. Во всяком случае работы оч<ень> много и частью она оч<ень> интересна. Строю неопределенные планы на лето. Совсем не знаю, что будет летом.

У нас зимние холода. Ветер от вас. Nort-Nort-Ost. Но то что для нас холод — для вас весна.

Узнала ли ты у Веры о Маминой могиле? Есть ли бумаги и у кого? Я целый год без ответа об этом запрашиваю. Без этих бумаг мне трудно поставить памятник.

Пишу, как всегда, в кафе — во время беготни. Поэтому мои письма такие короткие.

Обнимаю тебя, моя Лиленька, крепко тебя и Алю

Твой С.

16 — VI — <1938 г.>

<Из Одессы в Москву>

Дорогая моя Лиленька,

Не писал тебе все это время, п<отому> что думал, что ты и Зина уже на даче. Запрашивал о вашем адресе (к<оторо>го до сих пор не получил), и вот — письмо от Али: вы еще не переехали и все собираетесь.

Первые дни здесь мне было трудно. Вероятно — реакция на дорогу — душную и жаркую до ужаса. Если бы не сопровождающая меня сестра — я бы выскочил на 2-ой остановке. Было мне худо дней шесть подряд, а потому мне все казалось не таким, каким нужно. Было два серьезных припадка по два часа каждый, с похолоданием рук и ног, со спазмами и страхом и пр. прелестями. Пишу теперь об этом спокойно, потому что все это уже в прошлом и мне гораздо, гораздо лучше. Врачи настроены оч<ень> оптимистично и лечат меня вовсю. Через день я принимаю теплые морские и хвойные ванны, а в промежутках, т. е. тоже через день, мне электрофицируют сердце. Кроме того мне массируют область сердца ментоловым спиртом. Кроме того обтирают одеколоном с головы до ног, т<ак> что я благоухаю, как пармская фиалка.