Переписка

— Верочка, должен тебя разочаровать — я не поседел. Нютя меня запрашивает о том же. Оказывается какая-то дама — ленинградка (!), написала Н<юте>, что видела меня седым, как лунь. Здесь либо — дальтонизм, либо она приняла президента Масарика (76 лет) за меня. Правда на моих висках появились «благородные серебрян<ые> нити», но до луня еще очень и очень далеко. Думаю, что лет тридцать — не менее.

Простите за легкомысленное письмо. Я сижу в читальне, в окно ломится солнце, от него и мое легкомыслие.

Но следом пишу серьезное. А это пока, привет.

Целую нежно вас обеих и Кота.[302]

Привет всем, всем, всем. Особые Максу с женой и Юлии.[303]

Ваш СЭ

ВОЛОШИНУ М. А

4/XI <19>11 г

Милый Макс!

В январе мы с Мариной венчаемся. Приезжай к этому времени непременно в Москву. Нам очень хочется, чтобы ты присутствовал на свадьбе.

— Вчера Марина с Асей читали стихи в Эстетике. Их вызывали на бис. Из всех восемнадцати поэтов, читавших свои стихотворения, они пользовались наибольшим успехом. В «Эстетике» жалели о твоем отсутствии. Милый Макс, приезжай!

Твой Сережа

Москва

Девочка на обороте напоминает мне медведевых деток, а розы в ее руке — Бальмонта и тебя.

Сегодня к Пра заходил Мих. Серг.[304] Пра его не приняла и выгнала вон. О причинах такой встречи напишу в следующий раз.

Жму твою руку.

<1 марта 1912 г.>

<Москву>[305]

Милый Макс!

Посылаю тебе Воробьев<ы> горы, от которых мы уже отделены 500 верстами. Сейчас проехали Оршу. Пока за окнами только снег. Привет обоих Сережа

1 апреля <19>12 г. <Палермо> [306]

Милый Макс,

Сицилия во многом напоминает Коктебель. Те же горы, та же полынь с ее горьким запахом. Флора почти тропическая: пальмы, кактусы, апельсинные и лимонные рощи. Много развалин испанских и генуезских замков. Есть развалины и более древние. Вообще же здесь прекрасно. Жму твою руку.

Сережа

Поздравляю тебя с днем мистификаций!

Проездом мы видали разрушенную Мессину.[307]

Ст<арый> Крым <15> Сент<ября> <19>19 г

Дорогой Макс,

— В Бусалаке[308] не все благополучно и т. к. в этом замешана Майя[309] и отчасти по моей вине — я счел за лучшее написать тебе, чтобы ко времени возвращения Майи в Коктебель — ты не действовал и не говорил бы с нею вслепую.

Но в начале письма обращаюсь к тебе с просьбой — ни в коем случае не говорить ей о том, что я тебе написал. Это только запутает дело. И не бросай это письмо на виду.

Теперь слушай. — Случилось то, что и должно было случиться. Майя потеряла голову от Панича.[310]

Сейчас в Бусалаке творится такая неразбериха, такое кошмарное безумие, к<отор>ое, по-моему, может кончиться очень печально для некоторых из действующих лиц.

Первым пострадавшим лицом явился я. Из Эсен-Эли я отправился позавчера пешком к Асе и увидев, что там происходит — предложил Майе спасаться бегством сначала в Эсен-Эли, а затем в Коктебель. Майя согласилась. — Все было приготовлено — до лошадей включительно — и вдруг случилось нечто неожиданное. На меня все стали смотреть, как на злодея из мелодрамы, что кончилось финальным для меня выступлением Аси по моему адресу.

В назначенный для «похищения» час Майя скрылась с Паничем в парке, а Ася после длительных, таинственных переговоров с Ольг<ой> Васил<ьевной>,[311] с Паничем и Майей (еще с предыдущего вечера) набросилась на меня. Она вошла белая от бешенства в мою комнату со словами: «Как тяжело разочаровываться в близких людях. Моя рука поднята для удара и не опускается только потому, что этот человек связан со мной в прошлом другим — любимым и самым близким человеком».

— Подобных слов я от Аси ожидать не мог и причин для этого обращения до сих пор найти не могу. Очевидно Майя передала Асе о моем отношении к Паничу и ко всему Бусалаку и в тот момент это было принято ею, как предательство с моей стороны. В этом направлении еще очень постаралась Ольг<а> Вас<ильевна> — человек (я это вижу сейчас ясно) страшный, и по-настоящему глубоко опасный для всех.

Мне тяжело и больно, что без всякого желания с моей стороны и без серьезной вины у меня произошел разрыв с Асей перед моим отъездом в полк.

Майя в этом сыграла дурную и нехорошую роль — конечно, бессознательно и об этом впоследствии она будет жалеть, но дело сделано. Перед каждым отьездом своим я не знаю увижу ли я снова тех, с кем расстаюсь. В этом и заключается непоправимость случившегося.

— Пишу тебе для того, чтобы в случае приезда Майи ты постарался вернуть ее поскорее к «солнечному свету», ибо повторяю длительные отношения Майи с Паничем могут кончиться неожиданной катастрофой. Все здесь висит на волоске.

— Я ушел из Бусалака не попрощавшись ни с кем, кроме Конст<антина> Никол<аевича>,[312] к<отор>ый единственный среди обитателей Бус<алака> — полон солнечного света и ко всему лунному безнадежно слеп. Он мне был мил, как никогда и за него мне очень страшно.

Пишу одновременно Асе.