Переписка Бориса Пастернака

Глубоко Вам преданный

Б. Пастернак.

В августе 1927 г. у Горького в Сорренто гостила А. И. Цветаева со своим другом Б. М. Зубакиным. Зубакин, археолог и поэт, переписывался с Горьким в течение нескольких лет и совершенно его очаровал. «Весьма увлекаюсь этим человеком, замечательно по-русски сделанным. Талантлив он – несомненно»,  – писал Горький М. М. Пришвину в феврале 1927 г. В июне 1927 г. в переписку включилась А. И. Цветаева. После 20 дней, проведенных в Сорренто, она съездила в Париж к сестре и рассказала Горькому о ее бедственном положении. М. Цветаева послала Горькому свои книги и два письма (24 августа и 8 октября 1927 г.  – Архив Горького). В них она благодарила Горького за его доброту к Асе и просила устроить доступ в Россию ее книге «После России». «Вещь вернулась бы в свое лоно,  – писала она.  – Здесь она никому не нужна, а в России меня еще помнят». Предупрежденный телеграммой Пастернак 12 октября встречал А. И. Цветаеву на вокзале. Из ее рассказов он узнал о намерении Горького оказать помощь М. Цветаевой. Выполняя поручение Горького найти человека, через которого можно было бы послать деньги, А. И. Цветаева писала: «Относительно Ваших слов о Марине, о деньгах я говорила с Борисом П. Он согласен, чтобы деньги шли как бы от него. Просил Вам это сообщить, простите, что задержала. Адрес его у Вас есть? Волхонка, 14, кв. 9. Адрес Марины он знает. Он уже написал ей, что будут деньги, чтобы она не удивилась. А Вам огромное спасибо за нее» (15 октября 1927 г.  – Архив Горького).

Пастернак – Горькому

<Москва> 13.Х.27

Дорогой Алексей Максимович!

Приехала Ан<астасия> Цветаева, и я спешу загладить несколько оплошностей, допущенных во вчерашнем письме [339] по незнанию. Прежде всего я глубоко признателен Марии Игнатьевне [340] за перевод «Люверс». На эту тему я говорил, как о какой-то далекой, заокеанской вещи. Ничего дурного я этим не сказал, но именно в этом упоминании факта, находящегося под Вашей крышей, в холодно-неопределенном тоне безразличного неведения и заключена неловкость, и Вы мне ее простите. Об этом же прошу и Марию Игнатьевну.

Ан<астасия> Ив<ановна> передала мне вскользь и Ваше впечатление от «Девятьсот пятого года». Мое предположение подтвердилось, и если бы я об этом узнал вчера, я бы его не стал высказывать Вам в виде догадки. Я знаю, как неприятно бывает говорить человеку, что его работа не годится или тебе не нравится. Как ни счастлив я был бы получить от Вас еще одно письмо, я еще более хотел бы Вас уверить в сказанном уже вчера. Среди случаев, когда Вы жертвуете своим временем и силами в чужую пользу, попадаются и стоящие, серьезные. Мой пока не из таких. Я не жду от Вас ответа. Если в нем явится неизбежная и крайняя надобность, я сам Вам об этом напишу.

Еще одна неотложная поправка. Не понимаю, как это могло случиться. Цветаева и Зубакин, между прочим, как-то рассказывали Вам о моем житье-бытье. В том бедственном виде, в каком они Вам его представили, оно было года два еще назад, однако от этих трудностей теперь ни следа не осталось. Переменой этой я как раз и обязан «1905-му году». Теперь я не только не нуждаюсь, но иногда имею возможность помогать и другим в нужде. В этом неприятном недоразумении кругом виноват я. Очевидно я не умею с таким же красноречием радоваться удачам, с каким, видно, жалуюсь на препятствия.