В этом месяце я не писал, т. к. был очень занят, но сейчас немного освободился и днями напишу большое письмо (после 6-го). Много работаю, а в свободное время занимаюсь живописью, ведь условия-то у меня идеальные: мастерская, краски, кисти и т. п. Желание тоже есть. Конечно, дилетантизм – страшная вещь, но ведь я не художник и ни на что не претендую. Если тебе интересно, я могу сфотографировать несколько работ и прислать, но надеюсь, ты не будешь слишком строг. Марина [Романовская] советует вступить в Горком, чтобы юридически закрепить мастерскую, но мне страшновато: такая акция с моей стороны (даже в случае успеха, на что я никак не могу рассчитывать) наложила бы на меня некоторые моральные обязательства, ведь никому не объяснишь, что я не считаю себя художником и поэтому имею право оставаться неумелым дилетантом. Для меня живопись – это только отдых и развлечение, и было бы кощунством называть себя художником. Может быть, ты мне что-нибудь посоветуешь? Мастерскую-то могут отобрать, и очень скоро. Уже звонили из фонда и интересовались: «кто там живёт»? Звонили Диме Сав. [Савицкому] из ОВИРа26
, спрашивали твой адрес: хотят написать тебе письмо. Дима сказал, что ничего не знает. По-моему – он ответил правильно. <…>Алик
Шелковский – Романовской и Шимесу 01.05.77
Дорогие Марина и Павел!
Пошёл в музей Modern Art, он оказался закрытым, и на обратной дороге попал под грозу. Промочил свой вельветовый пиджак, но зато и полюбовался вдоволь. На парижских широких просторах, около Сены это было особенно эффектно. Ярко-зелёные каштаны с чёрными стволами стали ещё зеленее. Машин очень мало по случаю выходного дня, небо фиолетовое, дома светло-серые. В мае даже такой казенный и безликий город, как Москва, бывает красив, а уж чего говорить про Париж. Здесь, наверное, в сто раз больше всякого изящества на душу населения. Не только в музеях, а скульптуры, ограды, сады, решётки – ничто не разрушалось.
В который раз столкнулся по дороге с соотечественниками. Общество больное и люди больные – одутловатые, бледные, со злыми глазами, боятся провокаций, напуганные. Соединения комплекса собственной неполноценности с агрессивностью.
Человечество совершенно запуталось в словах. Разнородные вещи называются одним и тем же словом, очень сходные по духу называются различными словами. Как придумываются эти клички, непонятно, неизвестно, что они означают. Если то, что здесь есть, называется капитализмом, то я бы выдвинул такой лозунг: «Да здравствует капитализм, светлое будущее всего человечества!»
Шелковский – Орлову 17.05.77
Дорогой Боря, получил быстрый ответ от тебя, наконец-то ты откликнулся. Рад за тебя, за Диму [Пригова], буду с нетерпением ждать фотографий. О своих делах ничего не пишу, потому что в принципе то же самое. Расспроси у Алика [Сидорова], он всё знает. День раздирается на лоскутки: на курсы, работа дома, бегаю по вернисажам, не успеваю посмотреть всё то, что надо посмотреть. Всю эту зиму проработал вопреки условиям, потому что подходящей мастерской у меня пока нет. Делаю почти то же, что и в Москве, у меня страстное желание восстановить тот мир, который меня окружал в Просвирином переулке. Выставляюсь. Не тороплюсь продавать работы: жалко, самому нужны. Совершенно с тобой согласен в отношении «Аполлона». Свобода требует ответственности, в искусстве тоже. Иначе получается голое самоутвердительство. Кажется, в эмигрантской печати он получил резкую отрицательную оценку (не «шалость», а «гадость» и т. п.). Поздравь Славу [Лебедева] с его новым произведением! Обнимаю. Игорь
Шелковский – Герловиным 24.05.77
Дорогие Римма, Валерий!
Хотелось бы вам написать большое, спокойное, неторопливое письмо, но каждый день похож на чехарду, едва успеваю обегать все концы, повидаться с кем нужно, сделать необходимые дела, отстреляться письмами в Америку, в Японию и т. п. Сегодня отвёз рельеф на выставку «Молодая скульптура» в помещении Юнеско. Висит он теперь напротив фрески Пикассо. Скульптуры масса, заполнены все холлы и сад, громадные вещи из прекрасных материалов. А ведь это только одна из примерно 10 таких же по объёму весенних выставок (салонов). Ходил по солнцепёку, любовался на расставленные в саду вещи и, в конце концов, совсем потерял представление, что хорошо, что плохо, – всё нравится.
Сезанн когда-то предлагал устраивать ежегодно отстрел художников.