Переписка М. А. Алданова и С. С. Постельникова

Вы - близкие друзья, и я считаю возможным в этом письме к Вам обоим коснуться маленького проблематического дела о Вас, Серж, в Литературном Фонде. О[лег] С[ергеевич] [не свидет. - НРЗБ]. Правда? Этот фонд тогда дал Вам, как и другим, лишь 15 долларов. В ту пору касса фонда была пуста. Теперь она пополнилась ежегодным сбором. Зато новое правление известило меня, что по введенному им общему правилу каждый писатель или ученый, желающий получить деньги (я хлопотал о двух старых друзьях, кроме Вас), обязательно должен лично написать об этом в правление. Хотите ли Вы на свой риск написать правлению? Я, со своей стороны, отсюда отдельным от Вашего письмом всячески поддержал бы Ваше ходатайство. Если Вы согласны, то напишите так: «Глубокоуважаемый господин председатель. Находясь в очень трудном материальном положении, прошу Правление Фонда помощи писателям и ученым оказать мне ту поддержку, которую оно найдет возможным. Меня и мои работы очень хорошо знает М. А. Алданов, он обещал из Ниццы поддержать мое ходатайство. С искренним уважением». Подпись, дата, адрес. Пошлите по воздушной почте по адресу: Litfund, c/o Novoye _____.

Ручаться, что они исполнят, никак Вам не могу (как и тем друзьям). Но они могут ассигновать[127]. А если откажут, то тут, конечно, ни малейшего конфуза нет: значит, вышли деньги.

Еще раз шлю Вам обоим самые лучшие новогодние пожелания и благодарю за письма. Ваш М. Алданов.

47. С. Постельников - М. Алданову

23.01.52

Париж

Глубокоуважаемый и дорогой Марк Александрович!

В субботу вечером получил с маленькой задержкой Ваше письмо, за которое сердечно Вас благодарю, также и от имени Олега. Ваше письмо и отзыв о главе вполне справедливы и меня скорее порадовали, чем огорчили. Вы как будто догадывались, что неосторожное или резкое слово могло скомпрометировать всю мою дальнейшую работу и написали очень мягко и осторожно, и за это я особенно Вам признателен.

Ваше письмо и меня, и Олега очень порадовало своей сердечностью и участием.

Я собственно ожидал, что Вы найдете мои исторические и другие «отступления» слишком пространными и скажете, что нужно сократить и многое выпустить. Если бы я мог писать без спешки, то вся бы работа много выиграла бы в зрелости. Главная трудность сейчас состоит в том, что я должен постоянно, из-за того, что пришлось начать писать с середины книги, именно иметь в виду то, что моя глава должна быть органически связана с темой, которая ей предшествует (!) и что к некоторым важным музык. явлениям можно возвращаться лишь под определенным углом, не повторяться и т.д. С другой стороны, мне необходимо, все же, для себя, пройти весь этот путь - восходящий - к истокам русского муз. творчества, в связи с историческими событиями. Поэтому многое из того, что я написал о московском государстве, разместится своевременно и в введении, и в главе I о народном творчестве, и в главе II, о церковном пении. В некотором смысле, это верно, мне приходится тратить много сил на то, о чем не нужно писать, но надо знать (!), чем на то, о чем идет речь в данной главе. Мой принцип в работе был всегда таков: никогда не оставаться в узких границах своего задания, а обогащаться и насыщаться le sujet traité[128], всем тем, что иногда, en apparence[129], не имеет прямого к нему отношения. Пианист, желающий быть незаурядным исполнителем Шопена, должен постичь все секреты музыки Баха и Моцарта; три различных мира, en apparence, - но связанные скрытыми, глубокими узами. Конечно, для такой работы нельзя быть слишком ограниченным условиями; но и артистов, честно относящихся к своему искусству, очень ограниченное количество на свете.

Вторую книгу об истории музыки я, вероятно, не возьмусь писать: поэтому, если суждено выйти первой, - она должна иметь свою ценность среди других аналогичных трудов. Меня еще более беспокоит вопрос о «музыкальной оценке музыкальных произведений», как Вы говорите. «Музыкальной» оценкой музыки, в сущности, является ее... интерпретация! Остальное всё, более или менее, - литература.

Сложность состоит в том, что музыка является одновременно и искусством и наукой; поэтому, как справедливо ее считали soi-disant[130] язычники - мудростью! Не знаю, к которой главе моей книги относится сия «констатация»!!

Вашему совету я, конечно последую, дорогой Марк Александрович, и переделаю главу. Первоначально, по моему плану книги, эти 3 «сочинения» и составляли всего лишь одну главу, если Вы помните. Я, только смекнув, что московский период может дать материал для целой главы, решился из чисто практической цели (лишняя глава для отправки в N.Y.) на эту уловку: но Вы разоблачили меня!