Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Чем-то кончится наша распря с Англией? Льщу себя надеждой, что наше правительство не сдастся и не оскорбит нашего народного чувства уступками ненавистным врагам. Но до чего нас единодушно ненавидит вся Европа! Казалось бы, где, как не в маленькой, нейтральной стране, быть справедливости и беспристрастию? А между тем, “Journal de Geneve”, который составляет мое ежедневное чтение, и все другие швейцарские газеты, которые мне случалось иметь в руках, и те вторят Англии, восхищаются циркуляром Сальсбери, требуют, чтоб Россия уступила. Уж я не говорю о Франции. Там вся пресса горячится против нас почти не меньше английской. Ни одной французской газеты нельзя в руки взять, чтобы тотчас не отбросить ее с омерзением. Я имел несколько очень приятных известий о моих сочинениях в последнее время. “Фpанчeска” в Петербурге имела большой успех; не меньший успех имел и концерт в исполнении Рубинштейна. С другой стороны, меня уведомляют, что Бюлов с большим успехом играл мои вариации в Дрездене.

Вчера вечером по просьбе брата я играл по черновым рукописям “Онегина”. Мне было чрезвычайно приятно заметить, что. сцена Татьяны с письмом произвела на него сильное впечатление. Увы! я не могу рассчитывать, что и на публику сцена эта будет действовать так же. Кто будет петь Татьяну, если опере моей суждено будет идти на большой сцене? Где я найду артистку, которая могла бы передать всю чарующую прелесть пушкинской героини? Консерваторское исполнение меня менее пугает. Тут ансамбль выручит слабости отдельных исполнителей. Но в казенных театрах, где все держится на успехе той или другой примадонны и где почти никогда не бывает хорошего ансамбля, опера моя должна погибнуть, если не явятся личности, сколько-нибудь подходящие. Если б М-llе Панаева, та самая, в которую влюблен брат, могла поступить на сцену, то, по уверению братьев, лучшей Татьяны и выдумать нельзя. Увы! ее папаша считает позорным для нее быть артисткой по ремеслу. Что касается всех остальных известных мне примадонн русских, то ни одной из них я не могу допустить в роли Татьяны.

Я постараюсь устроить, чтобы для Вас, мой добрый друг, описали клавираусцуг “Онегина”, если Вы хотите иметь его раньше, чем он будет напечатан. Он уже гравируется.

Будьте здоровы.

Ваш П. Чайковский.

Милочке - нежный поцелуй.

125. Чайковский - Мекк

[Кларенс,]

30 марта/11 апреля 1878 г.

Получил Ваше письмо и перевод, дорогой друг. И за то и за другое примите мою глубокую благодарность.

Отчего Вы в таком мрачном состоянии духа? Отчего Вы пишете, что опасаетесь не услышать более никогда хорошей музыки? Значит ли это, что Вы больны и опасаетесь усложнения болезни? Или причина Вашей тоски независима от здоровья? Я, конечно, не прошу у Вас сообщать мне причину Вашей горести, если этого нельзя. Но я бы хотел знать только, временная ли, скоропреходящая эта неприятность или глубокая и непоправимая. Все эти вопросы меня весьма беспокоят. Грустно ощущать свое полное бессилие принести близкому страждущему человеку существенное утешение.

Вы пишете, что страдаете теми замираниями, которые и мне так знакомы. Вам не будет смешно, если я рекомендую Вам два хороших средства? Я очень плох по части медицины и никогда не возился с докторами, но это болезненное проявление нервности мне очень знакомо. Если эти замирания и жгучая боль под сердцем не сопряжены с другими сложными признаками, если Вы уверены, что страдания Ваши происходят исключительно от нервного расстройства, то не пренебрегите моим средством. Оно меня всегда облегчало. Прежде всего, не. нужно лежать, а ходить, и по возможности при открытых окнах, не опасаясь легкой простуды, если Вы легко простужаетесь, ибо лучше тысяча насморков, чем одно замирание. Во-вторых, следует прикладывать к сердцу компрессы из холодной комнатной воды. В-третьих, и это самое главное, нужно выпить большую рюмку хорошего вина, преимущественно испанского, т. е. хереса, мадеры, малаги или же портвейна. Если Вы не переносите вина, то достаточно будет для Вас полрюмки или даже меньше. Ручаюсь Вам, что Вы не раскаетесь, испытавши мое средство. Правда, что это только паллиатив, но ведь от нервных болезней нет радикальных средств. Я в этом уже давно убедился, и теперь более, чем когда-либо. Даже самая строгая гигиена бессильна против нервов, ибо гигиена не может нас уберечь от разных сюрпризов, устраиваемых нашим фатумом в виде всякого рода огорчений.

Мне очень, очень горько думать, что Вы страдаете, и что я так мало способен помочь Вам и утешить Вас. С нетерпением буду дожидаться дальнейших известий от Вас и лелеять себя надеждой, что расстройство Ваше временно.

Мы доживаем последние дни в Швейцарии. Я уеду отсюда без особенно большого сожаления по причине непогоды, упорно преследовавшей нас в течение пяти недель. Предстоящее возвращение в отечество внушает мне тоже смешанное чувство радости и беспокойства. Я уже, впрочем., писал Вам, в чем радость и в чем беспокойство.