Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1

6. II.42 Тороплюсь кончать, т. к. ты, верно, заждался, Ванечек, дорогой, как больно мне, что ты не такой меня представляешь, какая я есмь, — легкой какой-то. Ты думаешь, что я могу «перепархивать» от одного к другому, «придерживая одного про запас»… Горько. Я писала тебе, что сумею ответ дать Богу за то, что, будучи женой А., тебя полюбила и хочу уйти. Да, я смогу дать ответ, т. к. никто не знает какой этот мой брак… И не надо никому знать. А «перепархивать»? О, если бы ты знал, как трудно я живу, во всем, как совсем не «легко». И вот теперь, непонятно и странно: — мне морально гораздо труднее уйти от А., оттого что от этого ухода зависит мое счастье[131]. Я до мучительнейшей боли душевной страдаю этим. Я очень сильно «человек долга», и мне было бы просто невозможно нарушить этот долг, если бы я чувствовала, что именно долг нарушаю (Никакая любовь, самая сильная, святая, чистая, не смогла бы извинить мне моего «преступления» долга. Если бы я совестью знала, что _п_р_е_с_т_у_п_а_ю. Или… если бы я не осталась на посту, то… я бы очень страдала. М. б. до смерти! Я же дам ответ! Я не преступаю.). Я тебе уже сказала, что если бы мне приходилось ломать семью ради другого, то это значило бы для меня ужас. Не знаю, что бы я пережила. Я не позволила бы себе «открыться», даже тебе, — подумай, даже тебе (!), которого люблю так, что нельзя сильнее, глубже, чище, прекрасней; я задавила бы все в себе м. б. умерла бы даже, м. б. не знаю что бы сделала, но осталась бы на посту. Ты для меня единственный в целом мире, я знаю, что полюбила бы тебя (и встретив, и по книгам) все равно, даже в самом счастливом браке. Я же не от скуки тебя полюбила, но потому что ты — Душа моя, Жизнь моя, Свет мой! Ты тот, которому я все бы сказать могла, все открыть. Ванечка, не ищи никогда в моих словах скрытых смыслов, я так перед тобой открыта. Дай мне возможность тебе смочь все говорить. Не забивай меня моим же, — это меня очень мучает, лишает самого заветного — возможности быть с тобой открытой. Я уверена, что мы были бы очень счастливы, если бы до конца поверили друг другу в искренности. Я сказала, что есть пункты, о которых надо только говорить. Но я уверена, что мы во всем сошлись бы, в главном. Иначе быть не может. И не привходящему же, постороннему, забить между нами клин?! Ванечка, я только 2 пасхальные свечки сожгла на елке, только твое желание исполняя. А 3 еще целы. Я тебя крепко обнимаю и благодарю за все! Конечно, я была ужасно тронута, и тем было все еще больнее. Вань, ландыши чудесны. Очень, очень было все красиво, в корзиночке с красивой зеленью: очень нежно-зеленой и совсем темно-зеленой-красной. В тон этим последним были на дужке корзиночки банты. Они все еще стоят. Я даю им засохнуть, чтобы весной высадить в сад. Бегония растет, — уже 3 листочка, я ее очень холю. Как рано в этом году Пасха! Ваня, я так люблю «Покаяния отверзи ми»²⁰⁷. Но не могла слышать. Давай в грядущем посте особенно чисто и тепло молиться Богу. Давай беречь покой Души каждого из нас. Не надо писать о наших «романах». Это была моя ошибка, моя «повесть». Я могла тебе устно все рассказать. Я себя нещадно сама бью совестью и бывало так, что на исповеди меня священник оправдывает, а я все свое, так что наоборот получалось: не он меня наставлял, пробирал, а я его заставляла. И в «повести» я тебе описывала вещи, кажущиеся всякому гораздо серьезнее, чем они были, просто потому, что о них говорится. Но я все же себя очень порицаю за многое. Но, Ваня, грязи не ищи!

Из писем священника (о. Диодор) ты смог бы также увидать, что N. не «преступник». О. Диодор имел дело с теми типами, которые N. оклеветали. Я сама даже уже это забыла, но перечитывая письма и это нашла. О. Диодор пишет: «не смущайтесь того, что наговорил про Вас N. — никто ведь ему все равно не поверит, зная Вас, нельзя этому верить!» Ванечка, я бы так хотела твоего покоя!