Переписка с протоиереем Георгием Флоровским

Сложна обстановка «там». Много самых искренних стремлений к наилучшему, но не всегда видишь согласие, что именно является лучшим. Я приветствую благоразумие руководителей, поставивших себе скромную задачу «реставрации». Но все же не могу не сожалеть, что богословская мысль в России стоит несравненно ниже той интенсивности молитвы, которая поражает в России. Народ молится с таким усердием, чтобы не сказать «огнем», какого — огня — нигде в мире больше не увидишь. Люди, на вид простые, стоят в церкви часами и не хотят уходить из нее. Если мы здесь даже небольшое число присутствующих в храме должны «тянуть» на молитву, то там ни у кого из священников не хватит силы хотя бы немного удовлетворить жажду народа.

Одним из самых сильных впечатлений для меня было следующее: я служил литургию в храме Московской академии в Троице-Сергиевой Лавре; после литургии, когда я давал народу крест, я видел много плачущих лиц. Но одна женщина плакала с таким глубоким страданием, что даже мое сердце заболело. Я взял в левую руку крест, правою взял ее голову и тихо, на ухо, спросил: «Какое у Вас горе?» Она ответила: «Молись, владыка, за меня: у меня сын неверующий». Отошла она от меня с еще большим плачем, я остался пораженный глубиною ее страдания, которое было не меньшим, чем страдание матери, потерявшей единственного сына. Ее слова были для меня как бы ответом на мою мысль: почему и о чем плачут сии люди?

Помню, Старцу Силуану одна женщина писала из Франции, прося его молиться, чтобы Бог избавил ее от необходимости ехать куда-то на работу в такое место, где не было русского православия. Она говорила в письме приблизительно так: «Я не богослов, я не знаю, что такое ад, но в душе моей его представляю себе, как комфортабельную современную жизнь, только без храма и без молитвы...» Когда я был в России, то вынес впечатление, что самым глубоким «конфликтом» в России является именно конфликт «веры». Одни — плачут о тех, кто отказывается видеть столь явное, «очевидное» Бытие и присутствие Бога, другие — стыдятся, что среди них. в такой передовой стране, как современная Россия, есть еще немало людей отсталых, «суеверных» и не способных к «научному» миросозерцанию. Так что и те и другие — не безразличны. Безразличия, кажется, меньше всего в России. Одни хотят всех привести к Богу, другие — «просветить» и сделать культурными. И вот, когда я услышал слова той женщины: «мой сын неверующий», тогда вспомнилось мне письмо парижской женщины об «аде», как современной культурной жизни, только без Бога, и я подумал: «Вот, Русская Церковь, в своей ненасытной молитве, живет в этом аде неверия».

За столь короткий срок невозможно проникнуть во многое. Но я вынес впечатление, что духовный «конфликт», не выявляемый внешне, быть может, является, по существу, самым актуальным и глубоким в жизни России. Я ни разу, ни от кого не услышал ни одного слова, которое касалось бы политического плана. В аэроплане, в гостиницах, где, по-видимому, можно встретить прежде всего партийных людей, сии последние заняты только двумя мыслями: производство страны и вопрос войны: будет ли или нет? Я, разумеется, говорил, что не верю в возможность войны, и заметил, что им это было приятно. Но верующие люди никак не касались никаких других вопросов, кроме только церковной жизни у них в России и здесь, на Западе.

Много я беседовал с некоторыми сотрудниками Патриархии. Увидел, что они неверно понимают «контакт» с христианским Западом. Они думают, что самый этот контакт, самая «встреча» с ним, приведет их к компромиссам, к утере «полноты» Православия. И когда я говорил, что тот, кто сам знает, во что он верует, кто сам живет действительно «полноту» Православия, тот мысли об утере этой полноты не может иметь. Вопрос вовсе не ставится так, чтобы единения с западными достигнуть путем «компромиссов» в самой вере пашей. Но что соединение, или сближение хотя бы, невозможно иначе, как через бесстрашный контакт в самой духовной жизни нашей, совместной жизни. Невозможно ожидать от западных, чгобы они «жили» полноту догматов Православия, не войдя в общение с нами. После, когда станет ясным из многолетнего опыта, что западные христиане ни за что не хотят принять «полноту» Православия, можно снова поставить вопрос о неудаче этого опыта общения. Но для этого необходимо сделать шаг к общению в молитве с ними... Эти мысли путали моих собеседников. Кто из нас прав — пусть судит Господь. Я ссылался на пример патриарха Сергия, который «не боялся», потому что сам был тверд в своей вере, и принял в Церковь группу' западных христиан с сохранением их обрядов и уставов. Но и пример патриарха Сергия не был для них убедителен. Таким образом, мое впечатление, что необходим еще некоторый срок, чтобы русские люди почувствовали себя более уверенными в своей собственной вере, а затем уже безбоязненно вступили в общение с Западом.