Переписывая прошлое: Как культура отмены мешает строить будущее

Таким образом, европейская культура, с самого ее рождения и до эпохи промышленных революций, предстает перед нами как культура экклезиальная, в том смысле, что основные убеждения, регулирующие социальную жизнь, определялись и контролировались церковью. Это и вера в превосходство загробной жизни над земной, которая легла в основу управления душами через страх, и вера в подчиненность тела душе, на которую опиралось беспрецедентное для того времени принижение женщин, и вера в безусловную необходимость ортодоксии, с помощью которой обосновывали преследования меньшинств, регулярно становившихся жертвами как внесудебных расправ, так и государственных репрессий{62}.

Капиталистический поворот

Капитализм представляет собой второй по значимости пласт в истории европейской культуры-цивилизации после христианизации античного мира. Возможно, кому-то покажется неожиданным, что следом за «религиозным» пластом я предлагаю рассмотреть «экономический». Но обе эти категории в некотором смысле анахроничны. Провести различие между религиозной, экономической и политической сферами жизни в западных обществах мы можем только начиная с XVIII века{63}. Экклезиальный характер европейской культуры-цивилизации объединяет религию, экономику и политику, неотделимые друг от друга. То же самое можно сказать и о капитализме. Это не просто экономическая система. Как и христианство, капитализм представляет собой целостное мировоззрение, включающее в себя также религиозные и политические элементы (как показал Макс Вебер{64}).

Сводить капитализм к экономическому проекту даже сегодня, не замечая, что он подразумевает также и проект политический, значит не только позволить себе попасть в ловушку категорий мышления, разделяющих то, что следует рассматривать как взаимосвязанные явления. Это также означает веру в миф о политически нейтральном капитализме, который-де представляет собой просто перевод «человеческой природы» на язык экономики{65}.

Именно в рамках этого второго пласта европейской культуры-цивилизации развернулось завоевание мира Европой с XV–XVI веков. Когда инка Уайна Капак спросил у первого испанца, прибывшего в Перу, чем тот питается, испанец ответил, что ест золото и серебро{66}. В этой истории, которую включил в свою хронику ученый из народа кечуа Фелипе Гуаман Пома де Айяла, словно в капле воды, отразилось завоевание мира Европой.

Маркс, выдающийся историк{67}, высказался об этом кратко и точно:

«Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих – такова была утренняя заря капиталистической эры производства. Эти идиллические процессы составляют главные моменты первоначального накопления»[6]{68}.

Высказывания Маркса, кстати, не вызывали никаких споров в его время. Первый историк «индейских войн» в Калифорнии радостно сообщал читателям, что «через несколько лет мы увидим исчезновение тех индейцев, которые когда-то бродили по лесам и горам округа Дель-Норте в огромном количестве и которые могли хвастливо называть себя “царями великого простора”[7]{69}. Убегая от наступающей цивилизации, подобно разлетающейся под ветром соломе, они быстро уменьшались в числе, так что нынешние остатки первых племен способны лишь отойти ко сну вместе с заходящим солнцем их угасающего могущества»{70}. Но что он считал инструментом этого «прогресса»? «Мощное оружие капитала»{71}.

Радж Пател и Джейсон Мур блестяще продемонстрировали, что с тех пор капитализм всегда развивался за счет экспериментов, которые проводил на границах своего распространения, прежде чем импортировать эти идеи в Европу. Раньше такими пограничными регионами были Новый Свет, Африка, Австралия, теперь речь идет о космосе. Еще Маркс замечал, что «для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента неприкрытое рабство в Новом Свете»[8]{72}.