Переплет

– Впрочем, это уже неважно. Теперь-то какая разница? Давай лучше подумаем о будущем. Я могу уже завтра прислать за тобой карету. Мы отвезем тебя к переплетчице на болота. Сделаем все тихо, чтобы никто не узнал. А после я заплачу твоему отцу двадцать гиней золотом или банкнотами, как угодно. Что скажешь на такое предложение?

Сердце мое билось так отчаянно, что кольцо Люциана подпрыгивало на груди.

– Нет, – ответил я.

Он изменился в лице. Последовало долгое молчание.

– Ясно, – проговорил он наконец. – Сколько ты хочешь?

– Что?

– Двадцать гиней мало? Назови свою цену.

– Дело не в деньгах.

– Дело всегда в деньгах. Какая цена тебя устроит? Тридцать? Пятьдесят?

– Нет. – Я встал. – Вы не понимаете, да? Мне все равно, были ли у Люциана еще любовники. – На последнем слове голос надломился, но мне было все равно. – Я не хочу обо всем забывать. Это все, что у меня осталось.

– Нежная память о высокомерном, лживом содомите?

Я никогда не слышал последнее слово, но догадался, что оно означает.

– Да.

– Эмметт. – Он отчеканил мое имя строгим, предостерегающим тоном. – Опомнись. Подумай. Пусть будет семьдесят пять гиней. Это очень щедрое предложение.

– Я лучше умру.

– Будь осторожен в своих желаниях.

Я метнул на него гневный взгляд. Каждый дюйм его оплывшего скабрезного лица был мне ненавистен.

Наконец он пожал плечами и встал.

– Что ж, очень жаль. А ведь мы заботились в первую очередь о тебе. – Он пошарил в карманах своего пальто – просторного, мешковатого и слишком теплого для летнего вечера – и достал небольшой сверток. – Кажется, это твое. Рубашка, которую ты давал ему поносить. Он не хотел, чтобы у тебя был повод увидеться с ним снова.

Я взял сверток у него из рук.

– Если понадобится моя помощь, – продолжил он, – твой отец знает, где меня найти. И если сегодня ты не сможешь уснуть и будешь молить, чтобы боль ушла, знай: ты всегда можешь передумать. В этом нет ничего постыдного.

– Я не передумаю.

Он кратко и недобро ухмыльнулся, поклонился и вышел.

Когда я поднял голову, мама стояла в дверях. Я все еще держал в руках сверток, который дал мне Эйкр; вещь принадлежала мне, мать не могла ее забрать. Но она и не пыталась, лишь стояла молча.

– Я не поеду, – проговорил я.

Она медленно опустила тяжелые веки и снова приподняла их с трудом; ей словно стоило больших усилий не закрывать глаза.

– Эти деньги пошли бы Альте на приданое.

– Мама…

– Мы столько сил положили, чтобы не подпускать тебя к книгам. Это злое колдовство, сын. Но мистер Дар… твой друг рассказал тебе обо всем, верно? Я должна была догадаться. Жаль, что мы сразу не поняли, что он за человек.

– О чем ты, мама?

– Мы думали, что уберегли тебя. Мы были так осторожны… – Она прислонилась к дверному косяку и рассеянно накручивала на палец край передника. – Моя мать всегда говорила, что это дурное, противоестественное колдовство. Высасывать из людей воспоминания, стыд, боль и горе… Вот почему переплетчики живут так долго, говорила она. Они высасывают из людей жизнь и кормятся этим. – Ее пустой взгляд скользил по платью, покрытому пятнами муки и сажи. – Но если ты вернешься таким, как был до этого…

Словно что-то застряло у меня в горле.

– Мама, послушай, мы с Люцианом…

– Ступай, – оборвала она. – Просто уйди, Эмметт. Не позорь нас больше.

Я прошагал мимо нее и поднялся наверх. В висках пульсировала кровь; меня всего трясло. Я сел на кровать и прижал к груди свою старую рубашку. В горле набух болезненный комок. Склонив голову, я зарылся лицом в полотно. Что бы я только ни отдал сейчас, чтобы очутиться в объятиях Люциана, вдохнуть запах его кожи под дымкой лавандовой воды.

Ткань в моих руках хрустнула.

В воротник была вшита записка. Казалось, прошла вечность, прежде чем я сумел расковырять шов кончиком ножа. Наконец я достал клочок бумаги и развернул его.

Встретимся на рассвете на перекрестке дороги на Каслфорд и тропы на болота.

Люблю тебя.

XIX

Случись мне в тот вечер с кем-то заговорить, я непременно выдал бы себя. Я весь пылал от предвкушения и раскраснелся, как пьяный. Мне повезло, что я пропустил ужин и выходить из комнаты не было надобности. Лежал, не смыкая глаз, не в силах поверить своему счастью.

Через некоторое время я спустился выпить воды и столкнулся с Альтой на лестнице. Наши взгляды встретились. Через щель в двери ее комнаты на площадку второго этажа просачивался лунный свет, рисуя на верхних ступенях узор из черно-белых треугольников, но внизу, на лестнице, свет был мягким, рассеянным; он опутывал ее щеки и висок прозрачной паутиной. В этом свете трудно было определить ее возраст: она могла быть девушкой, женщиной, старухой. Но взгляд ее спокойных темных глаз не изменился.

– Эмметт? – позвала она.

Голос прозвучал так ласково, что внутри меня затеплилась отчаянная надежда. Что, если она простила меня? Что, если никогда не любила Люциана по-настоящему?

– Да, Альта?

– Прости меня.