Переплёт

Красный свет солнца совсем поредел, и каждый камень на мостовой очерчен тенью. Ботинки скользят по тротуару. Под подошвами хрустит битое стекло. Перешагнув через полосу света, я оказываюсь на другой стороне улицы, где уже совсем темно. Светится окно лавки Фогатини, заклеенное газетой. Отсюда не так уж далеко до Элдерни-стрит с ее каретами и уличными фонарями. Кружит поземка на мостовой; холодный ветер хватает за щиколотки. Я шагаю как можно скорее, стараясь согреться. В мутных витринах переплетных мастерских проплывает мимо мое отражение, ссутулившееся от холода. Я вижу его краем глаза, и на миг мне кажется, будто оно — мой спутник, торопливо шагающий рядом.

Выхожу на Элдерни-стрит и останавливаюсь. Гляжу на ряды уличных фонарей и перила, отбрасывающие решетчатую тень на свежевыпавший снег. Окно де Хэвиленда светится. Должен же быть какой-то способ раздобыть этот ключ… Но если он не согласен отдать его даже за деньги… Я должен найти выход и обязательно его найду. Я что-нибудь придумаю.

Наконец холод заставляет меня повернуть к дому. Щека еще горит: прикосновение Фармера словно проникло мне под кожу. Я резко замираю на мостовой, глядя на последнюю полосу заката над горизонтом. За спиной шевелится тень. С глупой надеждой оглядываюсь, ожидая увидеть Фармера, но там никого нет. Я один.

XXIV

Утром все кажется серым, зернистым, мигающим, словно подступает мигрень. Когда я открываю дверь в отцовский кабинет, огонь в очаге трещит и пригибается на сквозняке. Мне тошно в этой комнате. Стены цвета запекшейся крови колышутся и смыкаются надо мной. Отец меня не ждет, насколько мне известно, но жестом повелевает садиться в кресло, даже не подняв головы. Я сажусь. Я плохо спал, висок и челюсть ноют от боли. Осторожно разминаю лицо, надеясь, что спазм пройдет.

— Люциан, мой милый мальчик, — наконец произносит отец, откладывая ручку и подняв брови. — Надеюсь, твое плачевное состояние не вызвано предстоящей женитьбой.

— Нет. Благодарю.

Следует пауза. Он ждет, пока я заговорю, и смотрит на часы.

Я глотаю слюну. Я репетировал всю ночь, но теперь не могу произнести ни слова. В темноте, пока все часы Каслфорда отсчитывали время, я мог думать лишь о предстоящей беседе с отцом, но сейчас заготовленные фразы застревают в горле.

— Отец…

— Возможно, лучше… — произносит он одновременно со мной, и мы оба замолкаем, неотрывно глядя друг на друга. Боль в челюсти простреливает в плечо.

Он откидывается в кресле и проводит пальцем под нижней губой.

— Мой мальчик, — говорит он, откладывая в сторону промокашку, — что бы ты ни хотел мне сообщить, я слушаю.

Я киваю, смотрю мимо него на обои и закрываю глаза. Кроваво-красные завитушки отпечатываются на сетчатке, как последнее, что увидел перед смертью покойник. Мысленно окружаю себя серой стеной, но с тех пор как я вчера повстречал Эмметта Фармера, мой старый метод не помогает. Все остается цветным, пульсирующим, кроваво-красным.

— Но хочу напомнить, что у меня не так много времени, — добавляет он.

Я заставляю себя посмотреть ему в глаза.

— Мне нужна твоя помощь.

— Неужели? — Взяв перо, он принимается крутить его между большим и указательным пальцами. У него спокойное, внимательное, даже заботливое лицо. Не знай я его, подумал бы, что он меня любит.

— Де Хэвиленд, — запнувшись, отвечаю я, — он…

— Да? — Отец не шевелится, но в его глазах проскальзывает любопытство.

— Он знает… у него есть…

— Что у него есть, сынок? — Он встает и кладет руку мне за плечо. Я чувствую удушливый аромат сандалового мыла. Смотрю ему в глаза. — Ты сам не свой, Люциан. Скажи, что случилось? Наверняка мы сможем все исправить.

Я делаю глубокий вдох. В трубу залетает ветер и нагоняет в комнату дым. Глаза начинают слезиться. Если кто и в силах добыть у де Хэвиленда ключ, так это мой отец. Но мне трудно сформулировать свои мысли.

— Его ученик сказал мне…

— Что? — Отец крепче хватает меня за плечо и тут же отпускает. — А, так вот в чем дело. Ты ищешь свою книгу, верно? Значит, ты все-таки ходил к де Хэвиленду… Ну что за двуличный тип! Что ж, тревожиться не стоит. «Лайон и сыновья» — весьма надежный банк, но если хочешь, могу распорядиться перевезти твою книгу к Симпсону.

— Не в этом дело. — Я замолкаю, увидев, как загорелись его глаза: в нем пробудился инстинкт коллекционера.

— А в чем же? — спрашивает он после секундного молчания.

Я сглатываю слюну, отворачиваюсь и вытираю слезящиеся глаза рукавом. Когда я опускаю руку, взгляд падает на шкаф с диковинками. Стекло заменили. Мой взгляд опускается к полу, где были пятна, — кто-то все убрал. Ковер тоже новый. Ничто в комнате не указывает на то, что здесь умерла девушка.

Я снова поворачиваюсь к отцу. Тот стоит, учтиво склонив голову; вероятно, азарт в его взгляде мне почудился. Его глаза вновь полны дружелюбия. Этот взгляд каждого заставляет чувствовать себя особенным, обещает, что все будет в порядке. Так он смотрит на меня после того, как ударит.