Переплёт

Он вроде бы собирается что-то сказать, но вместо этого протягивает руки к моему воротнику и ослабляет мне галстук. Я не могу пошевелиться. Вспоминается школа, шестой класс; я так растерян, что не могу даже бояться… Неужели он… Но он лишь медленно развязывает узел моего галстука. Шелк тихо шелестит. Я чувствую тепло его тела сквозь жилет и рубашку.

Я оцепенел. Меня захлестывает волна тошнотворного тепла. На мгновение перед глазами возникает лицо Эмметта: ясный взор, в глазах решимость и почти испуг.

— Мне пора.

— Куда спешить?

Я смотрю ему в глаза. Карие, как у Эмметта.

Я делаю вдох. Мне хочется провалиться сквозь землю. Или вернуться во вчерашний день, к тому моменту, когда весь мир перестал существовать.

Тут Лэтворти откашливается, и сухой кашель разрушает мое оцепенение. Я отстраняюсь. Он смеется. На нетвердых ногах выхожу в коридор, все еще слыша за спиной его смех. В коридоре гости прощаются с матерью. Та оглядывается, видит мой развязанный галстук и расстегнутую рубашку, и с лица ее вмиг исчезает всякое выражение. Точно так же она смотрит на отца, когда тот выходит из комнаты служанки. Мать продолжает расшаркиваться с гостями — гомонящей сверкающей толпой в цилиндрах и мехах. Из столовой доносятся волны смеха; они то стихают, то нарастают. Я подхожу к лестнице и поднимаюсь наверх, с трудом переставляя ноги.

Закрыв за собой дверь спальни, сажусь на кровать. Мир распадается на вертикальные полосы. Кружится голова, и не только от выпитого шампанского.

Прошлой ночью мне на миг показалось, что я не такой уж плохой человек. Но сейчас я ненавижу себя. Есть много слов, характеризующих таких, как я: порочный, презренный. Я не понимаю. Откуда лорд Лэтворти узнал обо мне правду? Но как-то ему это удалось. Вероятно, запах порока въелся в меня, как запах пота. Или крови. И то, о чем я забыл, — оно еще хуже. Что бы я ни натворил, мой проступок так ужасен, что даже родной отец теперь меня презирает.

Но что бы я ни натворил, оно стерто. Забыто. И пока память о случившемся хранится за семью замками, я могу жить дальше.

Завтра в то же время все будет уже позади.

— Мне дурно. Правда. Как ты можешь быть таким спокойным? Я места себе не нахожу, а ведь от меня требуется лишь одно — не уронить кольца.

Я поворачиваюсь и бросаю взгляд на Генри Ормонда, чье лицо позеленело, за исключением веснушек. Напомаженные волосы торчат, как пакля.

Он наклоняет трясущуюся голову.

— Прости, это у нас семейное. Онорину вчера целый вечер от волнения мутило.

Я не отвечаю.

— А сколько человек собралось? Небось несколько сотен. Бедная Онорина, она терпеть не может быть на виду.

— Двести.

— Батюшки святы. У меня столько знакомых-то не наберется.

— У меня тоже.

Я поворачиваюсь и, прищурившись, смотрю на солнце, струящееся в высокие окна. Ратуша напоминает остов корабля; раньше я никогда не замечал, какой тут высокий потолок. Балки увешаны белыми лентами и флердоранжем — и как только слуги умудрились подняться под самый потолок? Стены тоже украсили гирляндами. Деревянные панели на стенах отчищены до серебристого блеска, и окна кажутся больше, чем на самом деле. Но стоит гостям начать рассаживаться, и стены будто сдвигаются. Словно поднимающийся уровень воды в реке, неумолимо усиливается шум. Голоса, смех, извинения мужчин, наступивших на подолы роскошных платьев. Скрип отодвигаемых стульев и шарканье подошв гостей, наконец отыскавших свое место. Любой звук отзывается эхом.

— Сколько времени?

Киваю в сторону золоченых часов над входом. Ожидание невыносимо. Все чешется. Хочется снять перчатки и расчесать руки до крови. А еще я готов убить за стакан бренди. В кармане лежит фляга, но все смотрят на меня.

— Красивые розы.

— Благодарю. — Сегодняшние цветы светлые, нежные — розы, фрезии и еще какие-то мелкие, похожие на рюши детского платьица и ниспадающие каскадом. Лилий нет.

— Твои сестры выглядят чудесно.

— Хорошо.

Оглядываюсь на сестер. Те сидят в первом ряду с моими родителями. Пышные телеса Сесилии затянуты в лиф из лиловой тафты. Она держит наготове кружевной платочек. Лизетта в темно-синем платье цвета павлиньих перьев, в волосах жухнет ветка аконита. Она чистит грязь под ногтями кончиком шляпной булавки. Я перевожу взгляд на отца. Тот кивает мне. Я так поспешно отворачиваюсь, что Генри вздрагивает.

— С тобой все в порядке? — спрашиваю я.

— Да. Прости меня. Ты, наверное, хочешь, чтобы я замолчал?

— Да. Если тебе несложно.

Но в тишине только хуже. Я уже жалею, что попросил Генри молчать. Поворачиваюсь и начинаю пересчитывать розы цвета пергаментной бумаги в самой большой корзине. Корзина стоит перед столиком, где нам предстоит подписать брачное свидетельство. Он украшен кружевом и атласными бантами, но это всего лишь стол.

Плечи сводит от напряжения. Меня мутит. Шум за спиной нарастает. Наверное, уже все собрались, и ждать больше не придется. Смотрю на часы, но оказывается, что осталось еще пять минут. Проверяю карманные часы — они показывают то же время.