Переплёт

Лишь сев в карету и устремив взгляд на удаляющийся дом, я ощутил, как грусть хватает меня за горло. Де Хэвиленд изучал меня своими блеклыми глазами — они были пародией на светло-карие глаза Середит, — и я попытался выдержать его взгляд, но у меня ничего не вышло. Неужто я и впрямь был ее рабом? Что, если Середит, которую я любил, существовала лишь в моем воображении, а я, дурак, все это время заблуждался? Я вонзил ногти в бедра, пытаясь отвлечься на боль. А де Хэвиленд повернулся к доктору Фергюсону и стал разговаривать с ним, как будто меня рядом не было.

Ехали мы долго. Спустя несколько часов меня укачало на ухабистой дороге. Я радовался, что не нужно поддерживать беседу, но когда туман заволок окна и от холода закоченели руки и ноги, происходящее стало казаться мне все менее и менее реальным. Даже облачка пара, вылетавшие из ртов моих спутников, были плотнее, чем у меня. Один раз мы остановились по малой нужде. К тому времени с болот мы уже выехали, и по обе стороны дороги вырос лес. Меж темными стволами деревьев клубилась мгла, и мир вдруг показался таким далеким и безрадостным, что мне захотелось поскорей вернуться в карету.

Каждая минута пути тянулась бесконечно. Беседа де Хэвиленда и Фергюсона могла бы меня заинтересовать, если бы люди, о которых они сплетничали, были мне знакомы, но поскольку я не знал никого из них, постепенно их разговор слился со стуком колес. Мне не было никакого дела до лорда Лэтворти, Норвудов или Гамблдонов; не волновало меня и то, по любви или по расчету выходит замуж Онорина Ормонд. Я уже готов был отдать мизинец ради нескольких минут тишины, но они наконец замолчали, и стало только хуже. Теперь мне в голову полезли мысли о Середит, моей семье и о том, куда меня везут, но думать об этом не хотелось.

Постепенно вокруг нас вырос Каслфорд. Сперва на горизонте показались его смутные очертания и послышалось далекое эхо; затем тени в густом тумане стали ярче и усилилось зловоние сточных вод, угольного дыма и кирпичной пыли. Карета протарахтела мимо стройки, где дымилась груда торфа, извергая едкий дым, заставивший де Хэвиленда закашляться и аккуратно сплюнуть мокроту в платок. Мы выехали на широкие улицы, где по обе стороны от нас грохотали повозки, а дым имел удушливый аммиачный привкус старого навоза. Де Хэвиленд задернул ставни, и карета погрузилась в серый полумрак, но не избавила нас от звуков внешнего мира. Я боролся с тошнотой, а за окном фыркали и ржали лошади, кричали люди, визжали женщины, лаяли собаки, и за всем этим гвалтом гулким фоном жужжали колеса и механизмы, или слышался еще какой-то звук, или неразборчивая какофония звуков. Я помнил Каслфорд совсем другим, но не стоит забывать о том, что я несколько месяцев прожил на болотах, где тишину не нарушали даже крики животных. Закрыв глаза, я представил мастерскую Середит — свою мастерскую, брошенную, но все еще существующую где-то там, в тишине, и мысль о ней согрела меня, как талисман.

Наконец мы остановились. Тело мое затекло и одеревенело, голова раскалывалась. Де Хэвиленд вышел из кареты и щелкнул пальцами, подзывая меня.

— Выходи, сынок. Чего ты ждешь?

Я ждал, пока выйдет доктор Фергюсон, но тот удобно устроился в углу, и тут я понял, что он поедет дальше без нас. Я неуклюже протиснулся мимо него и очутился на тротуаре. Кучер шикнул сквозь зубы, прогоняя холод и растирая руками плечи. Карета не трогалась с места.

Я огляделся и запахнул пальто, укрываясь от внезапно налетевшего холодного ветра с частичками угольной сажи. Мы стояли на улице с широкими голыми тротуарами и высокими кирпичными домами; тут и там виднелись кучки грязного снега. К каждому дому вела лестница и перила, а все двери и ступени были одинаковыми. На крыльце ближайшего к нам дома стоял лавровый куст в глазированном горшке, и даже с расстояния десяти шагов я видел на листьях пятна копоти, черной, как плесень.

— Проклятье, ты уснул там, что ли? — Де Хэвиленд поднялся по лестнице и позвонил в колокольчик. Я поспешил за ним и увидел на двери табличку с витиеватой гравировкой: «Де Хэвиленд, Ч. П. П.». Не знаю, чего я ожидал, но не этого.

Дверь открыла суровая дама с пучком и пенсне на шнурке. Увидев де Хэвиленда, она просияла и отошла в сторону, пропуская его в дом. Ее улыбка застыла, когда она увидела меня, но дама ничего не сказала, лишь промолвила:

— Хорошо, что вы вернулись, господин де Хэвиленд. Миссис Сотертон-Смайт нуждается в ваших услугах. Мистер Сотертон-Смайт даже пригрозил обратиться к другому переплетчику, если вы скоро не вернетесь.

— И оставить книги его жены в нашем хранилище? Сомневаюсь, что он осуществит угрозу, — он коротко и сухо рассмеялся. — А в чем дело? Неужто жена пронюхала о его новой любовнице?

Дама откашлялась, покосилась на меня, но де Хэвиленд махнул рукой.

— Не волнуйся, это мой новый ученик. Рано или поздно ему все придется узнать. Ты записала ее на прием?

— Пока нет, сэр. Но я отправлю записку вечерней почтой.

— Вот и славно. Приму ее завтра. Но прежде проверь, оплатил ли Сотертон-Смайт последний счет.