Перепутья

— Когда в Пруссии воюют, то наши парни или совсем не возвращаются, или богатые подарки привозят, а уж из Вильнюса не ждите, девушки, ни золотых колец, ни шелковых платков: ведь и аукштайтийцы прусским добром богаты, — поучала своих служанок боярыня. — Если вы будете радоваться, то сестрички-аукштайтийки будут плакать. Это не крестоносцев сестры, а наши; и они, как мы, веночки из руты на голове носят и янтарем украшаются…

— Помню, я еще девчонкой была, когда светлейшая княгиня Бируте по нашим местам проезжала, — дальше рассказывала своим служанкам боярыня, — ни шелковых платков, ни золотых колец — в белом повойнике, в домотканой юбке… А князь тем и отличался от своих бояр, что был самым сильным. Статный был мужчина, стройный. Побывали они и в нашем замке, и в Арёгалу заезжали. По пути все святилища навестили.

— А Витаутас вместе с ними был? — спросила Рутяле.

— Князь Витаутас тогда еще маленький был. Я их обоих с Ягайлой в тот или на другой год, не помню уже, в Тракайском замке видела. Ведь такие хорошенькие мальчики… И кто мог подумать, о Праамжюс!.. — И боярыня глубоко вздохнула.

Помолчав, она продолжала:

— А потом, помню, когда пронеслась молва, что князь Кестутис в Кревском замке… задушен, а Витаутас в подземелье… как заволновался народ, как заволновался… Оседлали бояре коней, и все в Креву Витаутаса вызволять… Поехали в Вильнюс; говорят, Ягайла устроил для них такой пир: немецкое пиво, вино, сладкий медок… Напоил бояр… А похороны, какие похороны Ягайла своему дяде устроил: одних плакальщиц более полусотни было… А потом велел всем боярам домой отправляться.

— А Витаутас как?

— Витаутас?! Разве не знаешь, голубка, как Витаутас сбежал: Мирга, служанка княгини, Витаутаса спасла; переоделся он в ее платье и сбежал… Потом, когда князь из Пруссии вернулся, всему ее роду боярство пожаловал, поместьями одарил…

Девки слушали, вертели свои прялки и вздыхали.

Лаймуте тоже слушала, но в то же время смотрела в окошко на двор, мечтала и ждала, не прилетит ли снова сорока. С тех пор как рыцарь Греже на охоте на руках вынес ее из болота, она не переставала мечтать, думать о нем, и скучно становилось ей в обществе служанок. Боярин Скерсгаудас в платье витинга, правда, был и храбрый, и свой, жемайтиец, и даже покрасивее, но тот, о Перкунас, крестоносец — совсем похитил ее покой.

Для женщины красота мужчины, его слава, его богатство — ничто по сравнению с той прелестью, которая складывается из его внешности и сердечных тайн.

«Ах, почему он крестоносец?! Хотя и не такой жестокий, как Ганс Звибак, но все равно крестоносец, крестоносец…»

— Ну, девушки, спойте что-нибудь, все ж не так скучно прясти будет, — весело заговорила боярыня. — Лаймуте, что ты так засмотрелась? Наверно, крестоносцы упражняются? Иди сюда, нечего смотреть.

— Никого там нет, мамочка, я просто так смотрю, как паутинки летают.

— Ну, девки, пойте. Лаймуте, начинай.

— Запевай, Эгляле.

— Ты запевай, Будоне, я тебе подпою.

— Нет-нет, Эгляле, ты запевай — у тебя голос красивее.

— Ну хорошо, сестрички, только окошко вставьте, чтобы опять не притащился этот крестоносец, Оскар Фукс.

— Мамочка, а ты знаешь, что значит по-немецки «фукс»? — защебетала Лаймуте.

— А что, дорогая?

— Да лиса!

— Ха-ха-ха, — рассмеялись девушки, — он и правда похож на лису.

— А уж трус, какой трус, один в чулан ни за что не пойдет!

— Намедни он сунул голову в чулан, а я как хлобыстну половой тряпкой по роже! Как прыгнет назад — думал, что лаума поцеловала.

— А я, сестрицы, вчера нарочно подвязала козе колокольчик и пустила ее в кусты. Услышал Фукс и побрел следом. Думал, что какая-нибудь из нас за хворостом пошла. Ха-ха-ха…

Все рассмеялись.

— Ну, пойте, девушки.

Лаймуте вставила окошко.

Эгле откашлялась, поправила кудель и запела:

О солнышко-матушка, с нами будь, с нами!
А тученька-батюшка, будь с пруссаками!
Горы прусские, как пламя,
Наши — плещутся волнами,
О матушка-солнце!

И все женщины особенно бойко и прочувствованно повторили последние три строчки. Эгле пела дальше:

О солнышко-матушка, сжалься над нами!
О тученька-батюшка, будь с пруссаками!
Нивы прусские, как пламя,
Наши — плещутся волнами,
О матушка-солнце!

— Слышите, уже кто-то шляется вокруг, — кратко заметила Будоне.

— Не обращайте внимания, девушки, пойте, не войдут, — подбодрила боярыня.

Посылайте, ветры, на Пруссию тучи!
Проливайтесь, тучи, дождиком могучим!
Непогода нам постыла,
Пусть бы солнце посветило,
О матушка-солнце!

Мимо затянутого бычьим пузырем оконца горницы мелькнули две тени, и в сенях кто-то зашевелился.

— Пойте, девчата, — подмигнула боярыня.