Перепутья

— Все будет немедленно выполнено, брат комтур, а теперь попрошу вас в избу отдохнуть и перекусить, — приглашал гостей расстроенный начальник замка.

— А как здоровье боярыни? — не выдержав, спросил Греже.

— И боярыня, и ее дочь чувствуют себя прекрасно, они только ради порядка охраняются, — заранее оправдывался Ганс Звибак.

Прибывший отряд крестоносцев еще не вошел в ворота, а в замке уже все знали, что за гости пожаловали к ним. Расстроилась боярыня, побледнела Лаймуте. Когда мать начала сокрушаться, плакаться, на свою долю жаловаться, ее доченька никак не могла выжать слезу из своих голубых глаз, и казалось, что ее околдовали; она без слез плакала, и сухие глаза терла, и к мамочке прижималась, и юбчонку одергивала, бусы на груди поправляла…

— Успокойся, доченька, не бойся, — прижимала ее к груди мать, — может, они и нам хорошую весточку принесли.

— Мамочка, ах, я не знаю… мне страшно, — металась Лаймуте и собиралась то ли плакать, то ли смеяться.

— Не бойся, доченька, успокойся, ведь все-таки люди знакомые — и с папочкой в дружбе, и князю известные… А вдруг прикажут своим собратьям убираться.

— Ах, матушка, пойдем, хотя бы переоденемся… Смотри, и твоя юбка в пакле…

И обе женщины пошли в горницу переодеться.

Только благодаря закалке, выдержке и умению владеть собой, выработанным воспитанием, рыцарь Греже казался спокойным. Глядя на него, никто не смог сказать, что творится в его душе. Он всем своим существом рвался в замок, хотел побыстрее увидеть Лайму или хотя бы узнать, как она там; ему хотелось расспрашивать про нее слуг, кнехтов, хотелось самому бежать в избу боярина и немедленно, хотя бы издали, увидеть ее живой и здоровой. Но он держался спокойно, очень серьезно и только изредка бросал быстрые взгляды в сторону избы боярина, где возле стены стайкой толпились служанки и смотрели на прибывших нежданных гостей. Но Лаймы среди них не было. Однако рыцарь Греже чувствовал, что она здесь. Об этом ему говорили деревья, избы, стены замка; всю дорогу от Вильнюса до Ужубаляй шумела-рассказывала ему про Лайму пуща, переплетались мечты со снами, и когда задувал с той стороны ветерок, рыцарь ловил его открытым ртом, подбадривал своего коня шпорами и все торопился, торопился. Комтур Герман весь путь ехал кислый, недовольный неудачами под Вильнюсом, а рыцарь Греже чувствовал себя так, словно была там только одна жертва — отец Лаймы. О, как он сейчас был бы счастлив, если б мог объявить себя опекуном его семьи!

Пока комтур Герман и рыцарь Греже подкреплялись и отдыхали, слуги узнали от приехавших крестоносцев про неудачи под Вильнюсом, про героическую смерть боярина Книстаутаса и про то, что обоих его сыновей забрали заложниками в Мариенбург. Сказали об этом боярыне и Лаймуте. В замке поднялся страшный крик. Выйдя из горницы на двор, под священные дубы, боярыня с дочерью голосили-причитали, ломали руки, рвали на себе платье и взывали к мести Пикуолиса. А служанки и освобожденные слуги кричали, плакали на весь замок. Их голоса жутко неслись над темной пущей и болотом. Вокруг священных дубов стал собираться гарнизон замка, выбежали из изб и только что прибывшие крестоносцы. Все с ужасом смотрели и слушали, как горюют язычники. Вышел и комтур Герман с рыцарем Греже, и оба, склонив головы и изобразив на лицах скорбь, приблизились к подавленным горестной вестью боярыне с дочерью и, поклонившись, сказали:

— Слава нашему доброму господу богу Иисусу Христу!

Боярыня подняла на них глаза, наполненные слезами, и еще сильнее прижала к своей груди голову Лаймуте, но ничего не ответила. Лаймуте сквозь слезы увидела только богатырскую фигуру рыцаря Греже, затуманенные черты его лица и еще сильнее зарыдала.

— Боярыня, неисповедим промысел божий, а воля его святая — судьба каждого из нас, — не поднимая глаз, заговорил комтур Герман. — Боярыня, поверьте нам, ваш муж, властелин этого замка, погиб как истинный христианин и настоящий рыцарь; он и похоронен в Вильнюсе в освященной земле, как пристало благородному христианину. Боярыня, меня и вот благородного рыцаря Греже послали наместник магистра нашего ордена, маршалок Энгельгард Рабе, и его лучший друг, князь Витаутас, чтобы мы передали от них тебе и твоей дочери и всем вашим людям доброй воли слово утешения и сочувствия…

Комтур говорил через переводчика рыцаря Греже, и после каждого переведенного предложения с новой силой вскрикивали служанки и все люди замка, а боярыня и Лаймуте еще сильнее прижимались друг к дружке.