Перерождение (история болезни). Книга первая. Восьмидесятые годы – 1992 год

В декабре 1949 г. я познакомился с родственником одного из своих одноклассников. Было известно, хотя в их семье говорили об этом глухо, что у него большое революционное прошлое. В 1917–1920 годах он был делегатом 7-го, 8 и 9-го съездов РКП (б) от царицынской армии, видел и слушал выступления виднейших деятелей партии того времени: В. И. Ленина, Троцкого, Сталина, Кирова и других.

Сам он был внешне малозаметным человеком, но в разговоре с ним чувствовалась несомненная внутренняя значительность. Как-то мы с моим другом Борей упросили его рассказать о том далеком времени. Согласился он неохотно.

«Самыми яркими были выступления Троцкого. Говорил он вдохновенно, грамотно, понятно. На трибуне стоял факелом, зажигая революционностью делегатов. Слушали его внимательно и заинтересованно. Но чувствовалась и некая отстраненность его от солдат и рабочих. Отталкивали интеллигентские манеры, высокомерие и самолюбование. Чувствовался барин». «А Ленин?» – спрашивали мы. «Ленин говорил негромко, с картавинкой, не всегда понятно, длинными речевыми кусками, скрепленными одной мыслью, но очень страстно, самозабвенно, живя только необходимостью быть полезным. Выступая, он как бы отдавался людям. Был особый секрет в его речи – доверительное единство с аудиторией. Каждый, даже тот, кто его не вполне понимал, точно мог сказать про него: «Свой!».

«Ну, а Сталин?» – спрашивали мы (только что прошли торжества по случаю его 70-летия…). Нас поражало, что о Сталине (о Сталине!) он говорил особенно неохотно и как о чем-то второстепенном. «Да, был, да, выступал, но редко. Он ведь был наркомнац, а эти вопросы тогда не были первостепенными. Говорил Сталин тихо, с сильным акцентом, не владея аудиторией. Его плохо слушали: солдаты в зале ходили, курили махорку, переругивались, ели хлеб с салом…». Эта оценка так не вязалась с нашими представлениями о действительно любимом и гениальном руководителе огромной страны, победившей во главе с ним немецкий фашизм, что казалась неправдоподобной.

История самого нашего собеседника тоже была нестандартной. Он ушел из активной партийной работы еще в конце 20-х годов, по-видимому, в силу противоречий с партийными установками, а может быть, в связи с ранними репрессиями. Жил скромно, нигде не упоминая о своем довольно ярком политическом дебюте. Изучил в совершенстве немецкий и английский языки. Когда началась Великая Отечественная война, ему было лет 45. Пошел на фронт, служил переводчиком при штабе одного из фронтов. При форсировании Днепра был ранен, еле выплыл. Партбилет и другие документы были утрачены. Вернувшись в строй из госпиталя, восстанавливаться в партии не стал. После войны он поселился в Шереметьевке (под Москвой) у родных. Жил отдельно, в утепленном сарае. Заделался фотографом, ходил по деревням и снимал мужиков и их семьи. Этим жил.

Чем объяснить его внутреннюю оппозиционность к строю, который он сам завоевывал и защищал в гражданскую и отечественную войны? Может быть, уход в подполье, в небытие был способом выжить в годы репрессий? А человек-то он был, несомненно, более значительный, чем форма его существования.

Нужно сказать, что пересмотр представлений о роли И. В. Сталина в 1956 г. был болезнен для всех. Привычное ломать трудно. Партсобрание в полку, где я служил, посвященное итогам 20-го съезда, помню, напоминало улей. Недоумение, разочарование, обида, неприятие разделили людей тогда. Непривычнее всего оказалась возможность свободного критического мышления в ранее недоступных глобальных вопросах.

Возникшая тогда раздвоенность в отношении к роли Сталина сохранилась на всю жизнь. Как-то, сравнительно недавно, в 1984 г., я возвращался из Красного Села в Ленинград с группой офицеров, участников командно-штабных учений. Разгорелся спор: многие упрекали Сталина в неоправданной жестокости, говорили о невозможности прощения при всех его заслугах в годы войны; другие – их было меньше – утверждали: «Нынешним» легко на готовеньком они могут спокойно спать на капитанском мостике государственного корабля, настолько все прочно заложено Сталиным. Тому было труднее: он строил государство, готовил его к войне, он организовал победу и восстановил мощь страны. Да, он уничтожал тех, кто мешал этому, и правильно делал». К единому мнению так и не пришли.

Как-то после возвращения из Грузии в Москву (в 1981 г.), мы с женой вечером поехали на Красную площадь. На склоне ее, как на краю земли, возвышался храм Василия Блаженного. Высокие стены Кремля. Брусчатка. За мавзолеем, несмотря на сумерки, был хорошо заметен светлый бюст Сталина. Вспомнились испытанные в детстве трепет и волнение, радость от подчиненности чему-то простому и ясному, общему для всех. Как далеки мы сейчас от этого времени и чувства! К Сталину следует относиться объективно, по его заслугам и ошибкам, но к его памяти нельзя относиться несерьезно.