женщиной, как объектом сексуального желания. Когда ему хотелось секса, искал партнершу, чтобы снять свое напряжение.
Однако не коллекционировал женщин, потому что они не имели для него никакой ценности. А теперь он спал только с Радой.
Спал, ел, пил, просыпался, засыпал, шутил, говорил, смеялся только с ней. И это составляло весь смысл его существования.
Раньше искал новизны ощущений, а теперь наоборот — повторения. Бесконечного повторения одного и того же
удовольствия. Безумно ее любил. Неустанно. Бесчеловечно, в сотый… тысячный раз, срывая с ее искусанных губ крик
удовольствия и доводя до заветной внутренней дрожи.
Гергердт вспенивает гель на ее хрупком и чувственном теле. Никаких мочалок, пусть хоть самых деликатных. Только
собственные ладони. Он моет ее, подводя к самому пику возбуждения. В постели так ласкать невозможно, и только тут
охватишь ее всю. Каждый изгиб, впадинку, каждое чувствительное местечко. Пена и вода делают, как ему кажется, его
грубые руки нежнее. Мягче. И когда вода смывает с нее последние остатки пены, ей впору умереть от сексуального желания.
От дикой жажды.
Тогда они перебираются из душа на кровать. Рада ложится по него податливая и совершенно безвольная. И когда она такая
— мокрая и скользкая, — все происходит немного по-другому. По-иному эротично, сексуально. Разгоряченная и заведенная
до безумия, Дружинина кончает со второго толчка. Кажется, в такие моменты она может кончить даже от поцелуя. Рада
вскрикивает, вздрагивает, взрывается, притихает до следующих сладких спазмов. А он, зная все изгибы ее тела и каждый
дрожащий вздох, с каждым новым касанием в очередной раз проходит свой путь до грани безумия, которая находится между
болью и удовольствием. Снова берет от нее все. Все, что она может дать.
Все. Что для нее когда-то было невозможным.
***
Вечером Рада, как и обещала, печет медовый торт. Она, как всегда, экспериментирует: делает заварной крем и добавляет
туда немного апельсинового сока. Не ошибается: торт получается невероятно вкусным.
— Мне этот торт о детстве напоминает. Это семейный рецепт. Единственный торт, который моя мама умеет печь. И мне
кажется, что у нее он получается вкуснее. У меня так никогда не получается, поэтому я и не люблю с ним возиться, —
рассказывает за чашкой чая в гостиной, удобно устроившись в кресле.
— Я тоже помню этот тортик. Маманя твоя, конечно, с пулей в голове, но тортик у нее всегда отменный получался. Придешь
со школы, Радка накормит — жизнь удалась.
Рада забывает про торт, слыша эти слова. Она про все забывает, кроме ощущения теплоты в груди.
Эти моменты, когда она воспоминаниями возвращается в детство, становятся ей особенно дороги. Память подбрасывает
размытые картинки, порой непонятные эпизоды и образы детских впечатлений, связанные с Гергердтом, и невероятная
нежность охватывает ее с головой.
— Ты такой сумасшедший, — вдруг говорит она. — Ненормальный просто.
— «Эль руссо локо», — смеется он, — «сумасшедший русский», так меня называют испанцы.
— Точно. Взял и прыгнул в воду. Она ж холодная! Да там лед сверху плавал! Лед! Новый год на носу, а ты сляжешь сейчас.
— Какой лед? Пятнадцать градусов. Теплота! Рыбки там песни пели, веселились.
— Какая теплота? Я смотрела на тебя и околевала! Не делай больше таких глупостей, не заставляй меня волноваться.
— Зато на тортик заработал.
***
— Радка, а давай тебе закажем костюм медсестры в секс-шопе?
— Не смешно!
— А я и не шучу. Напялишь и будешь гонять в нем туда-сюда. Мне так болеть будет интереснее. Чаю хочу. С лимоном.
Сделай, а? — прерывает ее на полуслове, ловя взгляд, полный открытого возмущения.
— Я тебе сейчас ведро чая принесу.
— Какая ты забо-о-отливая, — протягивает, усмехаясь Артём. — Ведро не надо. Большой кружки мне хватит. И сахара три
ложки.
Ни горячий душ, ни секс не спасли Геру от простуды. На следующий день у него поднялась температура. Не большая, но
достаточная, чтобы Рада от волнения потеряла аппетит. А все от глупости его и безалаберности. Как ребенок, ей-богу.
— Держи. Ты такой веселый, как будто в мире случилось что-то прекрасное.
— Угу, сирень зацвела. Мармеладка, ты можешь вообще не переживать, от простуды я точно не сдохну. Хоть от чего, но
только не от простуды. Если б суждено было, то помер бы, когда маманька меня на улицу выбросила.
— Как это выбросила?
— Русским по белому. Родила и выбросила на помойку. Кто-то мусор туда выносит, а кто-то вот — детей. Для кого-то
ребенок — мусор. Не сладко. Кисло. Сбегай за сахаром. Или может я просто ничего не понимаю, перепил всякой фигни,
которой ты меня весь день пичкаешь. Попробуй, — подносит к ее губам кружку.
Рада в шоке отпивает глоток чая, совершенно не чувствуя вкуса, не различая никаких оттенков.
— Да, кисло, давай еще сахара добавлю, — но подтверждает, забирая у него кружку из рук.