Перерыв на жизнь

контроль к чертовой матери. Не привык он себя с женщинами контролировать и сдерживать.

Шикарная девочка Рада Дружинина. Да, она должна была вырасти именно такой: высокой, красивой, потрясающе

сексуальной. Только вот косы зачем-то обрезала. В детстве косы у нее до жопы были. Толстющие.

Радке для того, чтобы мужикам голову сносить, не нужна ни тонна косметики, ни откровенная одежда. Ее сексуальность идет

откуда-то изнутри. Спрятана глубоко, но прорывается. Бережет себя Радка, не открывается. И все равно проскальзывает

что-то. Как посмотрит иногда, полыхнет взглядом или слово какое скажет, то пиши пропало — в глазах у него темнеет от

возбуждения. То, что она знает его в прошлом, придает их отношениям какой-то особый шарм, очарование, что ли. Забавно

это.

Артём никогда бы не стал искать ее сам и вмешиваться в ее жизнь, но случай столкнул. То ли несчастный, то ли все-таки

счастливый — непонятно. Если бы Рада не узнала его тогда, не вспомнила имя, так и отпустил бы, не напоминал о себе. Но

она вспомнила. Через столько лет. И обрадовалась, кажется. Ее радость была такая неподдельная и искренняя. Живая.

Словно они расставались на пару лет, а не потерялись на всю жизнь.

Он бы не вмешивался в ее жизнь, нет. Он жил как по накатанной, и его тоже абсолютно все устраивало, но было что-то в ее

поведении, что позволило ему вмешаться. Чувствовал интуитивно, что имеет на это право. А своим ощущениям он верить

привык. Долгое время у него ничего, кроме своих ощущений, не было, и не на что было опереться ему, кроме как на свою

интуицию. А уж теперь-то, с его-то опытом «препарирования» людей, глупо пропустить такие явные посылы. Много

несостыковок было в Радкином поведении. Полно. Но он пока не собрал все в одну картинку. Начиная с ее любовничка,

Антошки, и кончая дурными привычками. Ну ничего, разберется он.

Это, наверное, первый случай, когда Гера изучал человека не для того, чтобы уничтожить или поиметь какую-то для себя

выгоду. Он привык разрушать. Ломал, подставлял, наживался на несчастьях и горе, и никогда не оглядывался. Никогда.

Сжигал мосты, выжигал души, оставлял за собой бездыханные тела, но никогда не оглядывался. Его били, он бил в ответ

сильнее; сбивали с ног, он поднимался и ломал ноги другим; его ломали, а он цинично сплевывал свою боль и шел дальше.

Много чего делал, о чем вслух нельзя говорить. О чем лучше не думать. Его пытались устранить, но не смогли.

Начинал с наркоты. Торговал, как обычный барыга, и было ему абсолютно похрен, сколько народа подохнет от этой дряни,

сколько пресытившихся мажориков свернется. Или не мажориков. Пох-рен. Потому что у каждого своя голова на плечах. Сам

ни разу не пробовал, не баловался. Никто не смог заставить, не уговорили. Ни разу не кололся и не «пудрил носик». Потому

что книжки читал, а в книжках написано: наркотики — это смерть. А ему жить хотелось. А этим кайфожорам раз не хочется –

пусть сдохнут.

А ему жить хотелось... И не просто хорошо, а богато и красиво. Чтобы никто не называл оборванцем, и чтобы не приходилось

сидеть на лестнице, точно шавка он подзаборная, хотя дом как будто есть. Такая жизнь у него получалась — бесшабашная,

опасная. Без правил, без законов. Жизнь наотмашь.

Хорошая не получалась. Чтобы послушная и все по порядку. Отобрали. Дали, а потом отобрали. Почему? За что?

Он тогда пацаном был. Обычным. Горячим, непоседливым. Но безобидным. Никого еще не обидел. Ничего никому плохого не

сделал, никакого зла. Ну, дрался с пацанами. А кто не дерется? И не понимал: за что наказали? За что?

Мамку дали. Девять лет ему исполнилось. Он уже не думал и не надеялся. Не мечтал даже. Потому что не берут таких

больших детей в семьи. Маленьких берут, а таких, как он, уже нет. А его взяли! Говорит, увидела его и не смогла оставить.

Хотя тоже хотела мелкого взять. Мамка хорошая была. Настоящая. Любила его. Уроки с ним делала, вещи покупала

красивые. Заботилась. Спала в его комнате, когда он болел, от постели не отходила. Кучке пофиг было. Он не смирился, что

в дом такого большого ребенка привели, все понимающего. Артёму тоже на Кучку пофиг было — главное, мамка его любила,

Артёма. По-настоящему. Вот только обида за нее брала, больно становилось, Кучка часто ее поносил грязными словами.

А Гера старался, как мог. Хоть и не всегда получалось. Но старался: пусть она радуется, гордится им. В комнате всегда сам

порядок наводил. Ему неважно, но мамка чистоту уважала: чтобы пыли не было, и книжки ровно на полках стояли. Ну, и

помогал, чтобы ей лишнего не приходилось делать. И так за Кучкой, придурком, все убирать надо было. Он себе кружку чая

не мог налить. Все Лиза да Лиза.

А Гера наливал. И себе, и мамке. Уставала она очень. Наверное, уже тогда болела. Что-то с почками у нее было. Что-то

серьезное. Плохо ей часто становилось, и Гере страшно делалось: а вдруг не станет мамки — что тогда? Что с ним будет?

На Кучку никакой надежды. А маме Лизе все хуже. Все чаще она лежала в постели. Все больше лекарств появлялось у нее на