Перерыв на жизнь

— Так ты все это придумал? Про Зою Юрьевну… Прям сейчас насочинял?

— Конечно. Картошка-клубника… — смеется он, прикуривает черную с золотым фильтром сигарету.

Рада отворачивается. Глубоко затягивается, запивает вишневый дым апельсиновым соком.

Гера. Душу выжрет и не подавится. Она же ему поверила. Он рассказывал, а она верила, что так все и было. У него низкий и

глуховатый голос, и когда Артём говорит, то ярко выделяет «ж» и «ч» — очень запоминающаяся манера. Такую не спутаешь.

Она заслушалась его интонацией и поверила.

— Врешь, — вдруг резко говорит Дружинина и смотрит ему в глаза. Они темные, в них ничего не отражается. — Врешь ты, —

повторяет уверенно. — Есть у тебя Юрьевна, и копаешь ты ей картошку. Или кто-то копает по твоему приказу. — Делает

внушительную паузу. — Гера? Зачем это все?

— Хочу, чтобы ты была со мной, — отвечает прямо.

— Зачем?

— Надоели шлюхи.

— Была с тобой – как?

— Как хочешь. Сколько хочешь.

Рада не смеется, не язвит, не смущается. Твердо смотрит ему в глаза. Думает.

— А вдруг у меня есть мужчина. Тебя это не беспокоит? Ты даже не спросил.

— Нет, меня это не беспокоит. Ты будешь со мной, потому что ты этого хочешь.

— У меня есть мужчина. Я не буду с тобой.

— Начальник вашей аудиторской конторы, с которым ты спишь? Этот? — мягко уточняет он и, уводя смеющийся взгляд

вперед, тянется к бокалу.

Ни упреков, ни возмущений, ни удивления. Рада — сама безмятежность. Но, когда подносит сигарету к алым губам, пальцы

мелко подрагивают.

— Не копайся в моей жизни. Если тебя что-то интересует, спроси, я расскажу сама.

— Давно ты куришь?

— Года четыре. Пять. Что-то около того, — пожимает плечами.

— Зачем начала?

— Побаловалась, понравилось.

— Куришь, но не пьешь. Почему?

— Я не сказала, что совсем не пью. Очень редко выпиваю. Какие-то вопросы у тебя мелкие, — говорит с прохладцей и

улыбается.

— А я и не тороплюсь. Успеется. Завтра улетаю по делам. Вернусь к выходным. Не планируй ничего, я позвоню…

…Он привозит ее к дому без пятнадцати двенадцать.

— Пока, — коротко говорит она, не зная, что еще сказать.

Выходит из машины. На улице ёжится от ветра, плотнее стягивая воротник пальто.

Немного позже сидит в кровати, как всегда, завернувшись в одеяло, смотрит телевизор, но картинка не тает перед глазами.

Несмотря на усталость и позднее время, сон не идет.

Дружинина нерешительно берет в руки телефон, но смс-сообщение пишет очень решительно:

«Любимая книга, Артём?»

«Мастер и Маргарита».

Получая ответ, вздрагивает и косится взглядом на прикроватную тумбочку. Там лежит книга Булгакова. Та самая. «Мастер и

Маргарита». Ее любимая. Время от времени она ее перечитывает. Открывает на любом месте и читает.

«Спокойной ночи».

Куда ты там собрался улетать? Останься там навечно, Гера. Исчезни из моей жизни. Исчезни так же быстро и неожиданно,

как и появился.

«Приятных снов».

Два слова, и грудь разрывает от непрошенного тепла. Два ничего не значащих, привычно бессмысленных слова. Она точно

идиотка.

Гера, изыди.

Глава 3

Кушано достаточно. Всё испытал, с судьбой своей мирюсь

и, если плачу сейчас, то только от физической боли и холода,

потому что дух мой ещё не угас… Живуч собачий дух.

«Собачье сердце»

— Как ты можешь есть эту дрянь? — Лариса Григорьевна медленно входит на кухню. Женщина благоухает после ванны. От

нее приторно пахнет чем-то экзотическим и сладким. Она мягко потирает руки, чтобы в них впитался крем, усаживается на

стул, поправляя длинные полы шелкового халата, и берет чашку чая.

— С большим удовольствием. — Рада не отрывается от книги. Читает и ест бутерброд с селедкой. Бородинский хлеб и

селедка в майонезно-горчичном соусе – чудо из чудес. Но мама этого не понимает. Мама много чего не понимает, но с ней

лучше не спорить, ибо себе дороже.

Желание спорить у Рады давно пропало, и ее совершенно не беспокоят ни пренебрежительно искривленные губы, ни

высокомерно вздернутая бровь матери.

Ах, если бы знала Лариса Григорьевна, как отчаянно портятся ее аристократические черты лица в минуты такой душевной

суеты.

— Не терплю этот запах. — Женщина морщит красивый прямой нос. — От него потом невозможно избавиться. Вонь, как… —

красочно фыркает и запивает свое возмущение фруктовым чаем.

— Как от портовой проститутки, да, мама? — тоже делая глоток сладкого чая, говорит дочь без смеха и иронии. Отчего слова

звучат еще более язвительно. Саркастично до зубного скрежета.

— Господи, где ты такого нахваталась?

— Да черт его знает. — Задумчиво переворачивает страницу. — Спрашивай, мама. Что ты хочешь у меня спросить.

— То, что мне рассказал отец, это правда?

— Возможно да. А может быть, и нет. Смотря что тебе рассказал отец.

— Про тебя и того… — Лариса Григорьевна замолкает, тщательно подыскивая определение, которым назовет Артёма

Гергердта. Просто произнести его имя-фамилию ей невероятно трудно, это кажется неправильным. Но другие слова не