Другой тест заключается в том, чтобы выяснить направленность объяснения. Совпадает ли в итоге перечень того, что включается в сферу социального, все с тем же ограниченным набором, используемым для объяснения большинства элементов? Если социальное остается стабильным и используется для объяснения положения дел,— это не ACT. К примеру, не имеет значения, насколько поучительной для всех нас оказалась работа «Социальное формирование технологии» [Бейкер, 1995], но она не входит в корпус ACT, поскольку в ней социальное остается неизменным на протяжении всего исследования и им объясняется форма технологического прогресса. Но работа Мак-Нила (1976), хотя это никоим образом не автор из категории ACT, заслуживала бы включения, поскольку у него изменяется список того, что вступает в ассоциации: в описание того, что должно быть «собрано» в империю, включены крысы, вирусы и микробы. В этом смысле работа Кронона (1991) — определенно шедевр ACT, так как в ней для объяснения поступательной организации пространства столицы не привлекается никакая скрытая социальная сила. То же самое верно и в отношении работы по распределенному знанию [Хат-чинс, 1995]. Поэтому большая часть истории науки и техники обладает значимостью для нашей программы, а социология искусства является нашим постоянным союзником, в особенности благодаря влиянию Хенниона (1993).
Третий и еще более сложный тест мог бы заключаться в выяснении того, направлено ли исследование на пересборку социального или по-прежнему настаивает на его рассеивании и деконструкции. ACT ошибочно отождествляют с постмодернистской критикой «Великих нарративов» и «евроцентристской» или «геге-монистской» установки. Однако это большое заблуждение. Дисперсия, деструкция и деконструкция — не цели для достижения, а то, что нужно преодолеть. Гораздо важнее выяснить, какие новые институции, процедуры и концепты могут собрать и пересобрать социальное [Каллон и др., 2001; Латур, 2004b].