Переселенец

где-нибудь в старых бумагах и газетах, и его не видно, не слышно. Когда Филипп в этот же день пришел с ужином для зайчика, мы едва его откопали в нижнем ящике комода, в белье. Когда и как он успел туда проникнуть, —я и сам не мог додуматься.

И на второй и на третий день он уходил, прятался от меня. Но все же мало-помалу он как будто бы освоился со своим новым

положением. Сперва ничего не ел. Я пытался кормить его и молоком, и сахаром, и сладкой водичкой, и вареной морковью, и капустой, и травкой, и всякой зеленью,— от всего зайчик отворачивался.

На второй день чуть-чуть погрыз самой обыкновенной травки. Капусту и свекольные листья он только обнюхивал. Должно быть, они ему напоминали его прежнее свободное

житье. Но возможно, что без меня находил что-нибудь покушать.

После некоторого знакомства со мной, на руках у меня он уже стал сидеть спокойно, но как только я отпускал его, он соскакивал на пол. А потом и перестал дичиться.

А на третий, на четвертый день, к великой моей радости, стал быстро-быстро мельчить на своих крохотных зубках капустные и свекольные листья и в моем присутствии.

Стал появляться и на кухне. Прислуга Оксана брала его на руки, и он не пытался улизнуть, но при всяком удобном случае готов был спрятаться.

Однажды, на пятый или на шестой день своего житья-бытья у нас, зайчик прятался раза два; я его отыскивал, а с полдня до вечера меня не было дома. Я оставил его в своей просторной комнате, закрыв все ходы и выходы. Вернулся домой поздно, зажег огонь, поставил лампу на стол, а сам сел на

диван и углубился в чтение.

Вдруг на полу что-то легонько зашуршало.

Я поднял глаза и увидел зайчика. Он выбежал из своего прикрытия на середину комнаты и стал прыгать и резвиться точно так же, как у себя в степях, на бураковом поле,

среди близких своих, при лунном свете.

Я не двигался, но перелистывал книгу, а зайчик продолжал резвиться в самой яркой полосе лампового света.

Потом я убедился, что на него как-то особенно ободряюще действовал вечерний свет лампы.

На следующий день вечером повторилось то же самое. И я уже не принимал никаких предупредительных мер, чтобы его не спугнуть: ходил по комнате свободно, брал зайчика на руки, кормил зеленью. Он охотно ел.

Выпускал из рук, и он опять резвился.

Но днем прятался, выходил из прикрытий редко и не был так доверчив, как вечером, при свете лампы.

Филипп приходил каждый день утром или вечером, а иногда и утром и вечером, и постоянно приносил для зайчика что-нибудь съестное.

Продать-то он зайчика продал, а сердцето его по нем болело.

Постоянно заботился, чтобы он не выбежал на улицу, чтобы его не съели собаки.

Говорил мне и прислуге Оксане:

— Зачиняйте двери.

Всех посторонних зайчик сторонился. С Филиппом, так же, как и со мной, держался просто, как с хорошими знакомыми.

Однажды я потерял его на целый день, но был уверен, что он в комнатах, а где—не мог найти. И вечером, когда я зажег лампу, зайчик не выбежал на воображаемый свет луны.

Позднее пришел Филипп.

— Где зайчик?

Я ему сказал, что сегодня я его что-то не вижу.

— Утёк! — встревожился хлопец.

— Нет, не думаю. Где-нибудь в комнатах,— ответил я.

— Ел он сегодня немного?

— Теперь ест, сколько ему надо, не стесняется,—доложил я.

С появлением у меня зайчика вся моя квартира расцвела в зелени. Главным образом заботился об этом Филипп.

В столовой, в спальне и в кухне, там и здесь, на полу, во всех углах и простенках лежали свекольные листья, молодая капуста, морковь, репка и всякая травка.

— Сыт будет. А тилько немае его. Може, утёк? —тосковал Филипп. — Я ж вам казав: зачиняйте двери.

Он сомневался, что зайчик цел.

Мне на этот раз некогда было разыскивать своего питомца, и я сказал Филиппу:

— Не сегодня, завтра выскочит откуда-нибудь. Я хорошо знаю, что он дома.

Филипп как-то разобиделся.

— Як вин утиче, грошей не отдам,— сказал он, поворачиваясь к дверям.

— И спрашивать не буду,— ответил я ему и объяснил, что не имею никакого права требовать обратно деньги за проданного им мне зайца, так же, как если бы я купил лошадь

у его отца и заплатил ему деньги, а лошадь у меня увели бы со двора конокрады.

Филипп поверил мне, но ушел озабоченный.

Зайчик отыскался в этот же вечер по уходе Филиппа. Опять прыгал, резвился при свете лампы, но дня через два случилось то, чего боялся Филипп.

Я был занят в своей комнате. Зайчик сидел в столовой, в углу, под кучей свекольных и капустных листьев.

Было уже поздно, смеркалось. Прислуга Оксана стала носить в комнату сушившееся на улице белье и раскрыла все двери.

Зайчик, почуяв свежий вечерний воздух, пахнувший с улицы, бросился к дверям.

Оксана увидела и пустилась его догонять с криком:

— Зайчик, зайчик утиче!

И я выбежал из своей комнаты. Шустрый зверек уже был на улице. Оксана впереди, а я позади, бежали за зайчиком, а он мчался прямо к огороду, и когда мы достигли плетня

и перегнулись через него, он уже затерялся в зелени. Да и темно было. Все же мы бросились к огороду и стали впотьмах соваться из стороны в сторону, а зайчика и след простыл. Близко был лес. Огород тянулся до самого леса: туда зайчик и помчался.