Переселение душ

Я пытался в разговоре с ней найти правильный тон, придавая своим словам оттенки одновременно заботы и назидания. Филипп наблюдал за нами с улыбкой. Я дерзнул предложить девочке закрыть коробку до следующего дня, сказав, что она заболеет.

— Если от четырех конфеток можно заболеть, тогда съем только три.

Так она и сделала. А потом сообщила, что, по словам отца, я прекрасный музыкант.

Я возразил, мол, ее отец любого готов назвать музыкантом, кто сможет сыграть сонату Бетховена. Но Уилмэй и слушать меня не захотела. Она попросила:

— Сыграйте для меня что-нибудь.

Филипп поднялся, давая мне понять, что желание ребенка должно быть выполнено.

— Пройдем в другую комнату, где фортепьяно, — сказал он.

Инструмент был превосходный.

— Его вчера настроили, — сказала Уилмэй. — От того человека пахло вином.

Я сел за фортепьяно, еще не зная, что сыграть. Я решил, что детские песенки могли бы ей понравиться, и сыграл несколько. Когда я закончил, Уилмэй подошла к фортепьяно и сказала:

— Вы это знаете? — Она напела мелодию марша из «Тангейзера». У нее был замечательный слух.

— Знаю, — сказал я.

— Сыграйте, пожалуйста.

— Конечно, это не для фортепьяно, но я попробую.

Если бы она попросила меня исполнить органную сонату Мендельсона на глиняной свистульке, Филипп непременно дал бы мне понять, чтобы я исполнил и это.

Когда я закончил, она обняла меня и поцеловала, сказав:

— Спокойной ночи! — И выбежала из комнаты.

— Ну как? — усмехнулся Филипп.

— Да уж, — в тон ему ответил я. — Уилмэй — девочка особенная. — Между прочим, — добавил я, когда мы вернулись в библиотеку и закурили, — хоть у меня нет детей и никакого опыта в их воспитании, однако позволю себе заметить, что мне кое-что не нравится в твоей методике воспитания. Ты позволяешь десятилетнему ребенку разгуливать по дому в ночной рубашке. А вдруг она простудится? Она у тебя ходит босиком. А если наступит на гвоздь, получит заражение крови?! Она у тебя не спит до полуночи, объедается конфетами. Прости меня, но я этого не понимаю.

Филипп рассмеялся в ответ, назвав меня ворчливой бабкой. С чего это я взял, что Уилмэй простудится? В доме тепло, кнопки на полу не валяются. Да и вообще, глупо лежать в постели, если не спится. А уж если говорить о потворстве капризам, добавил он, то не я ли со своими конфетами оказался искусителем. В завершение тирады он объявил: «Никакие запреты или разрешения ребенку не нужны, а Уилмэй — в особенности».

— Стало быть, у тебя свои теории в отношении воспитания детей, так же как в укрощении лошадей? — не удержался я от вопроса, не пытаясь скрыть своего скептического отношения к его подходу к воспитанию детей.

— Я знаю, что такое дикие лошади и примитивные народы, и полагаю, что они, как и дети, требуют особого подхода. Не нужно ломать характер без особых на то причин, а если приходится, это нужно делать осмотрительно, — серьезно ответил он.

— Из того, что я читал о примитивных народах, я сделал вывод, что самые замечательные черты в них — это грязь, невежество и жестокость.

— Ну что же, поживи среди эскимосов или на копях во время сильной засухи — и ты вряд ли станешь усердно умываться. Конечно, борьба за выживание делает человека более жестоким — возьми, например, апачей. Но ведь я не говорил, что не нужно вообще вмешиваться в воспитание. Я сказал, что это нужно делать осмотрительно. В случае с дикой лошадью требуется вмешательство в дела природы, но все же оно не так велико, как об этом принято судить. В случае с ребенком вмешательство должно быть минимальным.

— Ну а как насчет невежества, — вмешался я, — дети ведь от природы невежественны, и, если они не хотят учиться, их нужно заставлять.

— Я отвечу тебе твоими же словами: бывают разные дети. Многие дети, особенно мальчишки, вообще не хотят учиться, как с ними ни бейся. И виноваты в этом мы сами: начинаем учить, заставляем силой, подгоняем их, а не стремимся убедить, что их знания дадут им преимущество в жизни, и ничего не делаем для того, чтобы они сами захотели узнать что-то интересное. Жизнь сама убедит их в ценности знания.

— Я знаю, что ты занимаешься укрощением лошадей. А приходилось ли тебе воспитывать детей? Или это просто твоя привычка к обобщениям?

— Я более или менее занимался воспитанием Уилмэй. Она научилась ездить верхом гораздо раньше, чем читать. Читать же она начала только два года назад. Обычно я читал ей сказки Андерсена. Они ее потрясли настолько, что в мое отсутствие она сама научилась читать. И дочитала книгу уже без меня. Итак, она захотела учиться — и сделала это быстро. Шесть месяцев назад она решила, что будет учиться писать.

— Ты ее сам учишь?

— Нет, с ней занимается миссис Блэйд. Я не учу — я только удерживаю других от страсти обучать, пока не придет подходящее время для этого. У моей дочери нет постоянных занятий — она начинает изучать что-то, когда сама захочет, и прекращает, когда сочтет нужным.