Переселение. Том 2

Позднее честнейший Исакович рассказывал, что точно помнит, как Юлиана сказала ему двадцатого октября — в день казни великомученика Артемия, что, по утверждению Вишневского, императрица приедет наверняка и в самом недалеком будущем.

В ту пору Исакович чувствовал себя совершенно потерянным и несчастным и походил на человека, лишенного собственной воли. Ему больше не хотелось ни ехать в Буду, ни встречаться с г-жой Божич, ни поглядеть в последний раз на Теклу, не хотелось ни ехать к семье, ни обосновываться в Бахмуте, он махнул рукой на чины и на армию. Последнее и единственное его желание, не дававшее ему покоя, была аудиенция. Если личная его жизнь не удалась, если ему даже придется уйти в отставку, эта аудиенция даст ему возможность рассказать царице все, и тогда их переселение в Россию обретет смысл и достойное завершение. Не говоря никому ни слова, он начал тайно готовить к аудиенции новую треуголку, перчатки, роскошные сапоги, а также думать о том, что сказать царице и как сказать.

Неизменная улыбка, блуждавшая на его лице, говорила о том, что он все больше впадал в безумие.

Когда Юлиана — особа она была упорная — приезжала в своем экипаже за ним, чтобы отправиться на Подол к сербской бедноте, она заставала его во дворе перед домом, он сидел на пне и обычно строгал какую-нибудь ветку или хворостину.

Его гусар сказал ей, что так он сидит часами.

Юлиана и надеялась на успех именно потому, что он был в таком состоянии.

Этот еще совсем не старый человек в начале октября, как дуб осенью теряет листья, лишился всего: и силы, и веселости, и воли, и здоровья. Сильный кавалерист жаловался, как ребенок, на головную боль. Юлиана смеялась и говорила, что от головной боли она хорошо лечит.

До сих пор она заходила только в те сербские семьи, которые гусары Вишневского отмечали как добропорядочные. Павел же стал заглядывать и туда, где случались драки, кражи и пьянки. С этими поселившимися в конюшнях и сараях людьми, которым не удалось записаться во вновь образованные сербские полки, Виткович уже не знал, что делать. В те времена отбор на военную службу производился не докторами и фельдшерами, но все-таки и в Киеве брали не каждого. И хотя в те времена унтер-офицеры рекрутов набирали просто: хватали где попало людей, поили их до одури в корчме и всовывали первые порционные деньги. Те, кто напивался с унтер-офицерами, утром оказывался в казармах, где на них надевали тяжелые сапоги и вскоре отправляли на границу в занесенное снегом караульное помещение с соломенной кровлей. Но больных в армию не брали. Хворые поступали в Киеве в услужение и работали, пока однажды их не находили мертвыми. А до смерти они сторожили свиней, стирали белье, чистили нужники.

В мире его соплеменников, куда Исакович вступил в Киеве, были увечные, чахоточные, киластые, захворавшие по дороге в Россию и не сумевшие вернуться домой. Они стояли перед мясными лавками и зарабатывали себе на хлеб тем, что отгоняли собак.

Или шли от дома к дому и чистили нужники.

Когда он заводил с ними разговор, они твердили:

— Боже! Боже! Никогда больше не видать нам своей семьи! Кто закроет нам глаза?! Боже! Боже!

Сперва он почти не слышал их возгласов. Потом они входили в одно ухо и выходили в другое. «Боже! Боже!» Спустя две-три недели этот шепот, это бормотание, эти восклицания стали невыносимыми. «Боже! Боже!»

Однажды ночью Павлу приснилось, будто весь этот убогий люд собрался вокруг его дома. Павел слышал, как они завывали: «Боже! Боже!» Проснувшись, он подумал, что кричит какой-то незнакомый голос. И лишь потом сообразил, что кричал он сам.

Юлиана была удивлена, когда он вдруг заявил, что больше не намерен посещать своих соплеменников в Подоле.

Она заставала его сидящим за челобитными. Исакович писал Костюрину. Просил направить его в Санкт-Петербург, в противном случае грозил написать своему покровителю и защитнику сербов графу Кейзерлингу.

В конце октября 1753 года Исакович решил повторить в Киеве то, что сделал в Темишваре: бежать без бумаг, на этот раз — к царице.

И хотя это может показаться невероятным, в штаб-квартире Витковича помечены октябрем 1753 года десять челобитных капитана Исаковича с просьбой об аудиенции у царицы.

Исакович был из тех людей, которые, живя на одном месте, вечно стремятся в другое. Человек, вечно не довольный своей кожей и постоянно, как змея, ее меняющий. Как волк, что каждый год линяет, да обычая не меняет.

Спустя год, зимой, Павел рассказывал братьям, что тогда в октябре он совсем ополоумел от горя, увидев, куда он их привел, когда ему показалось, что ему откажут в аудиенции.

Трудно ныне в это поверить, но Павел, как и многие его соотечественники, никогда не видел моря. Море для Исаковича и всех сербов-переселенцев было подлинным чудом.