Переселение. Том 2

Женское чутье подсказало ей наконец, что этот офицер — сердцеед только на первый взгляд, на самом же деле, как сказал Вишневский, он прирожденный жук-могильщик. Она приходила в ужас, что у статного, прямого, когда он не горбился, красивого, моложавого и обаятельного человека, более привлекательного, чем Вишневский, холодные руки, пожатия которых не чувствуешь. Он ни разу не коснулся ее груди, даже когда подсаживал в экипаж. У нее порой возникало жуткое чувство, будто она ездит с мертвецом, который только делает вид, что живой. Смотрит, как мешком трахнутый, и улыбается.

Она хотела прекратить поездки, но, как всякая женщина, если она к тому же мать, начала все больше и больше его жалеть. Ей хотелось утешить, развеселить этого всегда глубоко печального человека, а поскольку Павел в ее глазах становился все стройнее, красивее и привлекательней, и отдаться ему.

— Павел! Дурачок. Один раз на свете живем! Не знаю, что за причина, но так хочу тебя, как не хотела мужа, когда выходила за него в Омоле! Чистосердечно тебе признаюсь, милый.

Тем временем они видели впавших в нужду соплеменников, обносившихся, живущих в сараях. Зарабатывали они себе на хлеб тем, что кололи армянам на Подоле пни. Женщины были с обвислыми грудями, желтыми от бед и голода лицами. Хромые калеки таскали мешки, грузили барки на Днепре. Многие с приходом вечерних сумерек начинали кашлять, кашлять.

Все эти мужчины и женщины повторяли одно-единственное слово: «Боже!.. Боже!..»

Целая толпа оборванцев бежала за ними, когда прошел слух, что Исакович ищет работников в свое имение.

Костюрин распорядился выдавать этим людям в монастырях похлебку, поначалу ее раздавали каждый день, потом дважды в неделю, а потом один раз в неделю. В Киеве скапливались и другие бедняки, ведь переселенцы прибывали из Австрии уже два года.

Костюрин говорил, что в России никто не голодает.

В домах, в конюшнях, в овинах Подола зимой все-таки голодали.

Госпожу Виткович особенно огорчало то, что юные девушки из бедных семей начали торговать собой. Такого раньше не было. Она плакала и твердила:

— Боже! Боже!

Тщетно утешал старуху Вишневский, говоря, что в Вене рождается в год шесть тысяч незаконных детей.

Однако упрекать русских было не в чем. Никто из просивших не вышел из русского дома без куска хлеба. Но пришельцы не хотели милостыни. И они начали громить мясные лавки.

Самым невероятным было то, что русские офицеры, гренадеры, дворяне оказались ближе этой бедноте, чем их соплеменники. Русские только посмеивались, слыша о кражах и нападениях на мясные лавки. А Виткович, сгорая со стыда, избивал людей до полусмерти.

Потом хватался за голову, рвал седые волосы и твердил:

— Боже! Боже!

Исакович поначалу слышал эти возгласы, тихие и громкие, только когда они раздавались вблизи, но позднее ему чудилось, будто он слышит их издалека, даже когда их шепчут, и, куда бы он ни ездил с Юлианой, его уши ловили неизменное: «Боже! Боже!»

Во время одной такой поездки Юлиана сказала, что диву дастся и сама в это с трудом верит, но Вишневский ее уверял, будто скоро предстоит посещение Киева императрицей.

Он строго-настрого запретил об этом говорить. Но сказал, что Исакович, значит, сможет получить у императрицы аудиенцию в Киеве. Если ей удастся узнать что-нибудь новое, она сообщит об этом Павлу.

Исакович, хоть и обещал об этом молчать, но спросил Витковича, известно ли ему что-нибудь о предстоящем приезде царицы в Киев? Виткович сказал, что слышит об этом впервые, но что это не исключено. И посоветовал родственнику помалкивать и ни одной живой душе о возможном приезде императрицы не говорить.

— Кто болтает о царице, отправляется в Сибирь с отрезанным языком!

Не прошло и нескольких дней, как к Павлу пришел с визитом фендрик Ракич, с которым он недавно познакомился у Витковича, и рассказал, что получил через штаб-квартиру письмо от своей родственницы Евдокии и ее отца. Евдокия спрашивает о нем, Исаковиче. Потом, как бы случайно, вскользь заметил, что в Киеве ждут вскоре приезда императрицы. Все сербы, дескать, попытаются ее увидеть. Однако она заедет по пути в Елисаветград, тайно. Ракич только просил об этом молчать. Головой можно поплатиться!

В те дни Павел избегал дом бригадира. Старуха Виткович втемяшила себе в голову, что его надо женить на старшей дочери подполковника Жигича, очень хорошенькой девушке, которой понравился Павел, хотя сам он не сказал с ней и трех слов.

Словно сговорившись привести его в хорошее настроение, несколько офицеров, которых он встречал в доме Витковича, сказали ему, что предстоит посещение Киева Елисаветой Петровной и он, вероятно, получит аудиенцию.

Его выберут, сказали они, так сказать, представителем от целой группы. Будет, видимо, принят и Вишневский. Все же не могут быть приняты!

Исакович был смущен и ждал дальнейших событий.

Никому больше об этом он не проронил ни слова.