Переселение. Том 2

Павел встретил Юрата в углу соседней, примыкавшей к залу комнате, где тоже танцевали и шла крупная карточная игра, тут же в окружении офицеров сидел генерал Бибиков, наблюдая за танцующими. Эта комната не была украшена зеленью, полевыми цветами и подсолнухами, только пол устлали свежей травой, расставили игорные столы в форме звезды да занавесили узкие двери тяжелым татарским пологом. Почти со всеми играющими в фараон сидели женщины — свои или чужие офицерские жены. Все время, покуда Павел стоял и перешептывался с Юратом, за игорными столами царила мертвая тишина.

Стены были побелены простой известкой. На их фоне Павел и Юрат казались черными тенями.

И все происходившее в комнате тоже казалось игрой теней на стене. Когда кто-нибудь переставлял на столе свечи, тени на стене перемещались, точно замурованные живые существа, превращенные в человеческие тени. Когда Павел вспоминал позднее встречу с Юратом в Миргороде, перед его глазами вставали только эти тени.

Расстались они довольно холодно.

Юрат обещал, когда Павел окончательно переедет сюда, представить его Бибикову. В танцевальном зале, где стоял тяжелый запах полевых цветов, генералы Хорват, Шевич и Прерадович прятались от Костюрина, точно зайцы перебегали от дуба к дубу. А тот разгуливал как царек.

За ним рекой текла толпа офицеров.

Вернее, она текла за его весьма хорошенькими дочерьми, которых отец держал в большой строгости. Каждый офицер, желавший с ними танцевать, должен был сперва испросить разрешения у отца, крича при этом так, словно ему срочно требовалась артиллерия.

Офицеры знали, что Костюрин считал бестактным, если какой-нибудь молодой офицер приглашал на танец его жену, но ему было приятно, если у него просили разрешения пригласить дочь.

Офицеры следовали за этими девушками, как голуби за голубками.

Генерал время от времени устало садился, снимал парик, но не ушел с бала до рассвета.

У него было обыкновение в такие дни, дождавшись ухода жены и дочерей домой, садиться на лошадь и отправляться прямо на маневры или на смотр.

В Киев он возвращался в экипаже в сопровождении эскадрона драгунов и всего штаба. Офицеры наперебой старались попасть в его свиту. Трифун попал туда случайно, благодаря благосклонности, которую проявлял к нему Костюрин.

Услыхав, что и Павел в свите, Трифун разыскал его и, схватив за рукав, повел в небольшой палисадник за конюшни комендатуры, которой Павел вовсе и не видел.

С первой же минуты он понял, что речь пойдет не о какой-либо ссоре или драке, а напротив, брат хочет спокойно, вдали от людей, в укромном месте поговорить. Трифун только буркнул, что должен сказать ему что-то важное.

Проходя мимо горящего фонаря, Павел снова обратил внимание на то, как помолодел Трифун, какой он подтянутый, разодетый, как надушил свою косицу, которая так и лоснится. Он даже усы подбривал — француз да и только! А то, что от них осталось, напоминало две жиденькие французские зубные щетки, расчесанные вправо и влево. Через грудь шла белая с голубым шелковая перевязь заместителя командира Ахтырского полка.

Когда они сели на скамью, Трифун спросил, знает ли брат Вишневского и знает ли, что Вишневский его, Павла, смертельный враг?

Павел спокойно ответил, что Вишневского он знает хорошо и неужто Трифун позвал его лишь затем, чтобы спросить об этом!

Кто чей смертельный враг, никогда не известно.

Он, Павел, тоже смертельный враг Вишневского.

И кто кого зароет в землю, еще надо будет поглядеть.

Трифун заметил, что у него нет времени для долгих разговоров, он хочет только сообщить ему то, что услышал из женских уст — но думает, что это правда, — Вишневский готовит какую-то каверзу, чтобы лишить Павла не только сабли и доброго имени, но и головы. Как именно, он не знает, неизвестно это и той женщине, но связано это с поездкой в Санкт-Петербург и Черногорию.

Павел сказал, что не собирается ехать ни в столицу, ни в Черногорию. И ничего об этом не знает.

Женщина, ему это передавшая, утверждал Трифун, совершенно уверена, что жизнь Павла в опасности. И взволнованно, задыхаясь, продолжал на том настаивать.

Павел понял, что Трифун не на шутку обеспокоен и встревожен.

Трифун тяжело дышал.

Павел, мол, должен либо поклониться Вишневскому, либо встретиться с ним в Киеве на поединке. И хотя Вишневский с ним, Трифуном, очень любезен, он готов этого господина разделать так, что его и родная мать не узнает.

Тогда Павел вкратце рассказал Трифуну, как Вишневский преследовал Варвару. Трифун ужаснулся и рассвирепел. Павел же, как и Петр, в минуты опасности становился задиристым, насмешливым и веселым и потому принялся подтрунивать над братом.

— Как же так? — начал он назидательно. — Ты готов Вишневского живьем сжечь за то, что он хотел изнасиловать твою невестку. А ты сам? Что было с госпожой Софикой Андреович на первом ночлеге, когда ты ходил убаюкивать ее деток?

Трифун ответил, что это не одно и то же.

Вишневский подло домогался чужой жены.

А он — соломенный вдовец, без жены, отец шестерых детей, договорился с ней полюбовно.

Первое следует карать смертью. Второе — как весенний дождик: был да прошел.