Переселение. Том 2

— Далеко ты, милый, от нас! — шептала Анна. — Привел нас сюда и бросил. А я рассказала бы тебе о многом, о том, чего никто не знает. Не о генеральстве я пекусь и, да простит меня бог, не о детях. Вышла я замуж по любви, о ней больше всего тоскую. Для чего мне Юрат, если нет любви!

Павел хотел объяснить Анне, что не в силах ничем помочь, что сидит в Киеве как под арестом и что надо набраться терпения.

Тем временем старая госпожа Шевич громко позвала Анну, и Павел, так ничего и не сказав, расстался с невесткой.

Анна бросила на него грустный взгляд и ушла.

А госпожа Шевич собрала дам среди зала вокруг офицера, который с длинной палкой, завершавшейся букетом цветов, под крики и замечания публики, раскорячив ноги, показывал, кривляясь, новый танец.

Это был первый менуэт в Миргороде.

Павел об этом не знал.

Он еще раз увидел Анну, такую молодую и бледную, среди сборища дам, и тут же она затерялась в толпе.

На другой день в прозрачном вечернем сумраке при помощи казачьего есаула Укшумовича, Павел разыскал хатенку, в которой временно, пока ему отделают дом, жил в Миргороде Петр Исакович.

И Петр, и Юрат, и Трифун получили большие земельные угодья под стать поместьям. Но на тех землях, на Донце, кроме душистых, высоких трав, акации и лип, ничего не было. Не было и живой души. Лишь изредка на горизонте маячили всадники. Все офицеры ютились в Миргороде, где Хорват, Шевич и Прерадович продолжали свою свару.

Миргород, судя по письмам Юрата тестю, был в те времена чудесный, уютный городок, с деревянными церквушками, укреплениями, казармами и каменным зданием комендатуры.

«Большая деревня, — писал Юрат, — в которой живут князья и княгини».

Центр Миргорода был точно парк.

Больше всего Павлу понравились источники под липами и акациями; вода, якобы лечебная, была чистая как слеза и доступна каждому.

Родники неустанно шумели и рокотали в прозрачной ночной тьме.

В Миргороде в сентябре пахло отцветшей липой, левкоями и шалфеем.

Петр Исакович поселился в доме, принадлежавшем Шевичу. По сути дела, это был флигель посреди огромного двора, где жили слуги Шевича. Старая Шевич дала Варваре, которую терпеть не могла, кое-какую обстановку, чтобы было только на чем спать и есть.

Варвара сидела у единственного окна и смотрела на слуг и служанок Шевича, которые в конце двора разложили костер и пели и плясали вокруг него.

Таково было распоряжение хозяев в честь приезда Костюрина!

Проходя по двору, Павел бросил взгляд на пестро разряженную дворню. Люди весело перепрыгивали через костер и кружились в хороводе, совсем как в Среме. И ему пришло в голову, что они, Исаковичи, приехали в Россию и вертятся вокруг Костюрина в Киеве, а русских людей, о которых столько было разговоров в Темишваре, кроме слуг и служанок, еще по-настоящему и не видели. Павел услышал песню, как две капли воды походившую на те, что пели в Хртковицах.

Укшумович, потрепав его по плечу, пошел обратно. Павел двинулся дальше, и тут Варвара повернула голову и радостно вскрикнула.

Потом плача кинулась к нему на шею и, крепко обняв, повела в дом.

Когда она подняла шандал со свечой, чтобы показать место, где ему сесть, Павел с грустью увидел, что она в трауре, показавшемся ему еще черней в свете мерцавшей в углу лампады.

Он ясно различал только распущенные рыжевато-золотистые волосы и большие испуганные глаза на бледном лице.

Она не знала о его приезде. И не ждала его. Петр еще не вернулся.

Позже Павел рассказывал, что ожидал услышать плач и причитания.

Однако молодая женщина быстро взяла себя в руки, осушила слезы и заговорила грустно, но спокойно и здраво.

Лишь время от времени у нее на глазах снова наворачивались слезы и она повторяла, что в те дни на нее навалилось слишком много, будто каменная лавина обрушилась.

Она расспрашивала его: почему он так задержался в Киеве, когда приедет, чтобы опять им быть всем вместе? Но говорила обо всем рассудительно, без воплей и причитаний. И только грустно улыбалась.

Она не утратила своей красоты.

Напротив. Креп, который она надела, оттенял ее рыжевато-золотистые волосы. И лишь приглядевшись внимательней, он заметил у нее необычную синеву под глазами. Варвара тихо рассказывала, как Петр обезумел, когда однажды утром после ужасных корч, плача и одышки, которыми так страдал их малыш, вдруг увидел, что ребенок, которого он обнимает и баюкает, мертв.

С Петром было очень тяжело.

Весь день и всю ночь он не хотел верить, что ребенок мертв.

Он обнимал его, сжимал в своих объятьях, целовал и кричал.

С большим трудом протопоп Булич уговорил его отдать ребенка.

С тех пор Петр ни разу по-человечески не ел и не пил.

А напился, когда Юрат приехал за ним верхом.

Усмехнувшись, она рассказала, как страшны детские похороны; Петр нес гробик с телом сына под мышкой.

А каково ей было слушать, как Булич утешает Петра, что это, мол, лишь первый ребенок, а первенцы часто умирают. Умирают и у других людей. У него, мол, молодая и красивая жена, и бог поможет им народить еще шестерых детей. Время есть.