Переселение. Том 2

Переселенцы пользуются жалостью, которую испытывают в России к нашему несчастному народу, но нехорошо, когда отдельные лица наживаются на страданиях всего народа.

Павел решил молчать и терпеть, что бы тот ни говорил. Досточтимому Исаковичу временами казалось какой-то чертовщиной и то, что он спутался с этой женщиной, и то, что сидит сейчас у Божича. Скоро-скоро он покажет спину и Божичам, и Вене с ее просвещенностью, и имперской комиссии по делам иллирийских народов, и всем прочим.

Госпожа Божич, встретившись глазами с Исаковичем, точно обожгла его взглядом и дерзко выпалила, что уезжающий из Австрии офицер, в сущности, совершает предательство. Такого мнения придерживается и господин Монтенуово.

Павел, точно набрав воды в рот, выслушал еще сентенцию Божича о том, будто спасение сербов — в Марии Терезии и австрийском троне. Что так же думают и венгры. Что голоштанные друзья Павла съехались в Вену хлопотать о каких-то своих правах, каких-то деньгах и наградах, а обивают пороги русского посольства. И потом еще удивляются, что городовая стража гоняется за ними по всей Вене.

Надо быть благодарным австрийскому трону.

Притворство, с каким Божич, тот самый Божич, которого он так презирал, заговорил об австрийском троне, о просвещенности и благоденствии в Австрии, остановило Исаковича как раз в ту минуту, когда он хотел уже вскочить. Он понял, что так будет тянуться до конца. Божич твердил то, что они целый год слушали в Темишваре, Варадине и Осеке.

И о чем объявляли глашатаи в селах.

«Хотят нас онемечить!» — кричали в ответ на это в Сомборе.

Божич, видимо, и сам заметил, что его сентенция успеха не имеет, и поспешил сказать, что есть два мира. Мир Исаковича, полный надежд и желаний, мир человека, которому не исполнилось и сорока лет, и его мир, мир человека, которому перевалило за шестьдесят. Подобно венграм, он видит счастье их народа, великое будущее нации, в австрийском императорском троне, в австрийской армии, в просвещенной стране, которую императрица передает своему сыну. А Исакович уезжает в далекую, варварскую, занесенную снегом страну, о которой говорят, будто она братская, той же веры и сильная, хотя никогда ее не видели и ничего о ней не знают.

И снова предложил свою помощь, но поскольку капитан настаивает на своем, он не будет больше ему досаждать. Лучше пройтись в школу верховой езды. Пусть Исакович посмотрит, что он оставляет, пусть посмотрит, как живут в Вене, и убедится, что просвещенная жизнь приятна, красива и достойна человека.

Он еще вспомнит о ней, когда приедет в варварское государство!

Павел в бешенстве заметил, что школа верховой езды нисколько его не интересует и что ему пора возвращаться к себе в трактир, где его ждут. Но если бы отец Теклы разрешил ему еще раз предстать перед ним ходатаем за дочь, он попросил бы майора поехать с ним завтра в монастырь, где взаперти сидит невинная девочка. Он хочет увидеть ее свободной.

Госпожа Божич, словно ее ужалила змея, выскочила из-за стола и, крикнув, что это чудовищное желание, кинулась прочь, будто за ней гналась змея.

Божич хохотал. Он понимает чувства капитана и охотно пошел бы ему навстречу, но после возвращения из тюрьмы они с женой договорились, что отныне она будет опекать и воспитывать дочь. А госпожа Божич при одном упоминании, что ее дочь самим богом предназначена капитану, кричит благим матом.

Между миром человека, которому перевалило за шестьдесят, и миром человека, которому нет еще и сорока, есть неведомый, таинственный, скрытый от мужчин мир — мир женщин. Он, конечно, мог бы закатить жене пощечину за то, что она выскакивает, как коза, из-за стола, но даже это не помогло бы. Эта женщина, отправься они вдвоем за ее дочерью, была бы в состоянии, как Медея, броситься под колеса их кареты. А это, как капитан сам понимает, не очень приятно видеть человеку, который имеет от нее ребенка.

Потягиваясь, Божич допил в стакане вино и продолжил:

— Лучше нам все-таки втроем поехать в школу верховой езды, где нас ждут, и оставить Теклу в покое. Текла единственная моя в жизни радость. Даст бог, и она найдет свое счастье!

Точно в лихорадке, охваченный яростным бешенством, Павел спросил, может быть, Божич скажет ему хотя бы, где находится монастырь, куда отправлена Текла? Он сам бы нашел туда дорогу. Ему хотелось бы, прежде чем навсегда уехать из Вены, увидеть эту прелестную добрую девочку, которая ни сном ни духом не виновата и страдает только потому, что пришла его навестить. А родители заточили ее в монастырь вовсе не для того, чтобы она училась каллиграфии, танцам и всему прочему, а убоявшись, что он, Исакович, развратник.

Он не развратник. И просит вернуть еще до его отъезда Теклу домой. Они так хорошо ехали из Буды. Не хватает, чтобы и Трандафил услышал о его позоре; узнал, как от него прячут детей!

Посмеявшись над речью Павла, Божич снова стал серьезным.