Переселение. Том 2

Божич смотрел на все это посмеиваясь, обнимал Павла и кричал, что с младшими препираться не следует. Молодо-зелено. И дабы не опозориться в глазах света, капитану надо заехать к нему сыграть в карты. В фараон. Выпить чего-нибудь. Он может ни о чем не беспокоиться, на заре его экипаж отвезет капитана домой.

Тщетно Исакович просил Христом богом отпустить его. Не прошло и пятнадцати минут, как Евдокия взяла его под руку.

Когда они вышли, у крыльца среди экипажей, между кучерами, которые прятались в каретах от дождя, Павел увидел знакомую фигуру, словно свою тень.

Это был Агагияниян. Он предложил ему сесть в карету.

— Русские господа вас ждут! — сказал он.

Тогда Павел, сам не зная почему, попросил его после того, как он отвезет русских, подъехать за ним к дому Божича. Ему-де хочется побывать сначала в трактире «У ангела», потолковать кой о чем с сербскими господами. Исакович был вне себя.

И все-таки, сидя напротив Евдокии в катившем экипаже, Павел все еще вспоминал наездников и лошадей в манеже, которые с достоинством, словно танцоры в полонезе, сходятся, обходят друг друга и расходятся.

С каким удовольствием бросил бы он этих выродков — Божича и его жену, вернулся бы в манеж, сел на лошадь и поскакал бы к барьерам, которые так давно не брал.

— Вот теперь вы и сами убедились, как хорошо жить в просвещенном венском обществе, — прервал его мысли Божич.

Не успели они войти в освещенный дом Божича, как прибыл и ветеринар де Ронкали.

Пока гусары прислуживали, Божич разглагольствовал о том, что капитан Исакович полагает, будто счастье — в верности женщин в браке.

Де Ронкали, приняв его слова за чистую монету, принялся неторопливо втолковывать капитану по-немецки, что счастье заключается в науке, в анатомии, в возможности любоваться красивыми лошадьми, природой и приятно провести вечер. И напрасно он так много грустит. Это вредно. Причина грусти — в душе человека.

А счастье — следствие хорошего воспитания.

Как в школе верховой езды, счастье — взятие барьера, каприола жеребца, красивая рысь или галоп. Счастье — в здоровье лошади. В здоровье.

Исакович в полном недоумении смотрел на молодого человека в трауре и заливался смехом.

Госпожа Божич удалилась в свои покои, но вскоре вернулась и, улучив минуту, когда они остались с Павлом наедине, шепнула, что завтра заглянет к Гульденпергу, как прежде — в «Ангел».

Павел только окинул эту пылкую женщину холодным взглядом и ничего не ответил.

А тем временем ветеринар навалился на Павла, вероятно потому, что мало его знал, и, пока они садились за ломберный стол, принялся доказывать, что ему обязательно надо жениться и остаться в Вене. Здесь он мог бы жить преотлично.

По мнению ветеринара, всю мудрость мира можно свести к одной итальянской поговорке, которую можно передать так: на свете есть две категории людей: одна, мудрая и лукавая, живет припеваючи, другая, глупая и легковерная, так задницей и остается.

Ветеринар стоял перед Исаковичем, объяснял на пальцах и твердил:

— I furbi! E fessi![16]

Словно делил человечество.

Во время игры Исакович был молчалив и хмур и проиграл все, что у него было при себе.

Только поздно ночью Божич, зубоскаля, согласился отпустить его домой.

— Уверен, — сказал он, — что вы, капитан, не забудете школу верховой езды графа Парри.

Прощаясь, Евдокия точно преобразилась и с нежностью снова горячо прошептала, что завтра придет к нему в трактир.

Исакович взял свой плащ и саблю и, прощаясь, заметил, с какой ненавистью смотрит на него Божич, стоявший за женой рядом с де Ронкали.

Тут он наконец понял: либо муж все знает, либо слышал, о чем шептала ему Евдокия, или просто обо всем догадывается.

Однако майор проводил его любезно.

— Черт побери, капитан, — сказал он, — я всей душою к вам привязался. Все-таки жаль, что вы не посватали дочь. Получили бы хорошую, верную жену, глядишь и полюбили бы ее. А Текла любила бы вас, как положено всякой жене любить мужа, как любит свою супругу капитан, хоть она и лежит в земле. Всех нас ждет земля.

Павел размяк и с умилением смотрел на этого отвратительного человека, — то ли потому, что Божич так и не спросил о Евдокии и о ее посещениях семьи Зиминских, то ли потому, что они много выпили, играя в фараон, и вино его веселило.