Переселение. Том 2

Тогда Исакович, впервые посмеявшись над пьяными речами Вишневского, спросил:

— И как? Нашли?

Вишневский сел, отодвинул бокалы и тихо и глухо ответил:

— Нашел, но она мне не досталась: в тот день, когда я пришел ее сватать, ее уже просватал другой.

Чтобы как-нибудь выбраться из гостей, Исакович, рассыпаясь в извинениях, стал уверять Вишневского, что он несомненно найдет себе заместителя в Токае.

Вишневский поклонился и любезно сказал:

— Не беспокойтесь, капитан. Хоть вы и лишаете меня последней надежды. Санкт-Петербургская Коллегия не переводит меня по службе, несмотря на то, что я уже не раз об этом просил. Требуют сначала подыскать себе замену. Но как только я кого-нибудь предлагаю, они его отклоняют. Говорят, будто он не может быть persona grata[19]. Но вот если бы вы, капитан, согласились, я уверен, что все было бы в порядке. Судя по письмам Волкова, вы вполне подходите для того, чтобы возглавить миссию в Токае. А ведь место главы миссии в Токае весьма важное. Человек, отличившийся на этом посту, сделает блестящую военную карьеру. И будет представлен самой императрице.

Павел снова сказал, что он не подходит для этой роли.

Вишневский искренне удивился.

— Вдовец, — воскликнул он, — в Токае все бы имел! Жил бы здесь несколько лет как король!

Павел, понурившись, заметил на это, что жизнь давно уж ему немила. После всего того, что он и его братья пережили, уйдя из Сербии, у них осталось одно желание: если начнется война, прославить свое имя саблей в русской армии. В России они хотят умереть, а не начинать жизнь сначала. Пусть это сделают их дети и их народ. А им уже поздно. Им бы только устроить свои семьи там, где поселились их соплеменники, в провинции под названием Новая Сербия. Они слышали, что земля им уже отведена на реке Донец. Они же зовут ее Дунаец! Ничего другого им не надо.

Вишневский рассмеялся Павлу прямо в лицо и сказал, что не стоит загадывать, пройдет время и капитан будет думать иначе, когда увидит сербов-офицеров на русской службе: расфранченных, богатых, расхаживающих по Петербургу, словно князья, в расшитой серебром униформе.

Вишневский вдруг показался Исаковичу каким-то упырем, с которым он повстречался на своей могиле. Таким, значит, будет и он?

Значит, скоро и он забудет свою милую Сербию, никогда больше не увидит свой Цер, свою Црна-Бару, и будет расхаживать, как сказал Вишневский, по Петербургу разодетый, разукрашенный, богатый, в мундире сербского гусарского полка.

У Кейзерлинга и Волкова в Вене Исакович видел роскошь, видел, как безбожно сорят они деньгами, не чета Энгельсгофену. В русском посольстве и Кейзерлинг, и Чернёв, и Волков сверкали бриллиантами, как и их путешествующие по Европе гости. Павел хорошо помнил, как один из тех молодых господ, гостивший в Вене у Чернёва, некий Левашов, которого Исакович, обратясь к нему, назвал русским братом, сказал, что его брат промотал имение, отбил у него любовницу, подделал отцовское завещание и потому он, Левашов, на дух не переносит тех, кто называет его братом. А что касается славянского царства, о котором капитан распространялся, пусть знает: он, Левашов, путешествовал на аглицкий манер по всему свету, но о Сербии ничего не слыхал и в глаза не видел эту турецкую провинцию, да и видеть не желает.

— Тем сербским офицерам, с которыми я познакомился в Вене, — сказал Вишневский, — прежде всего нужно было доказать русским, что они нуждаются и приехали в Россию, чтоб выкарабкаться из нищеты, и таким образом пробудить к себе сострадание. И Россия порадеет о том, чтобы смягчить их участь, и заставит турок позволить сербам строить села на пожарищах. Русское государство богато и могло бы помочь бедноте, которую режут турки, но для этого переселенцам необходимо образумиться и не болтать о каком-то никому не ведомом своем царстве в Европе. О котором только они, вероятно, и знают. Слишком они малы, чтобы иметь собственное царство!

После таких ужинов у Вишневского Павел обычно проводил целые дни один в нанятом с помощью почтмейстера Хурки доме. По старому календарю осень в Токае только начиналась, а по новому была уже в разгаре. Но розы еще цвели.

Все было покрыто пышной листвой: рощи на горе, тополя у реки, деревья в саду. И лишь под окнами дома появились первые желтые листья.

Солнце, пробиваясь сквозь ветви, сияло каждый день.

Павлу казалось, что он не на пути в Россию, а вернулся в милый его сердцу Варадин. Там в сентябре тоже часто бывало тепло. Если же, случалось, и выпадали ранней осенью внезапные ливни, а порой даже снег, то очень редко. Как и крупный град в мае. Тщетно варадинцы выносили перевернутые вверх дном стулья во двор, чтобы град перестал. Тщетно таскали на совке рдеющий жар в дом — против раннего снега. На его родине не помогало и колдовство.

Там — за облаками — господствуют более могущественные силы. И зима приходит, никого не спрашивая. Внезапно. Недаром говорится: «как снег на голову».

Исакович надеялся, что в Токае такого не будет.

Розы цвели здесь и в октябре, а виноград только начали собирать. У слияния рек было тепло.