Переселенцы

– Полно, глупый, чего взаправду пристал! Эк его разбирает! – говорил Верстан. – Я нарочно сказал: никакого кабака нет; ну, право же, нет.

– Ан врешь, оба вы врете, не обманете; поздно оченно, дружки, спохватились! – затрещал слепой своим козлячьим голосом и еще плотнее обхватил руками товарищей. – Врете: есть кабак! видать – не вижу, да нос сказывает! – довершил он, поворачивая лицо к деревне и обнюхивая воздух.

Действительно ли чуял Фуфаев запах вина, но только его не могли разуверить касательно отсутствия кабака, или Ивана-елкина, как он выражался. Шагах в сорока от околицы возвышалась грязная изба с прицепленною к двери сухой, покрасневшей сосновой веткой.

– Да что ты, волк тебя ешь, деньгами, что ли, разбогател? клад, что ли, нашел? – с грубым смехом произнес Верстан, – али уж такой расстрой вдруг сделался, что обождать нельзя? Всего пять верст до села-то осталось; там выпьешь!

– Да чего ждать-то! ждать нечего! – почти умоляющим голосом проговорил слепой, – там что еще будет! дело впереди, в дороге; здесь, при спопутности, само в руки просится!.. Да о чем, братцы, ваша забота? Чего уперлись? Твои, что ль, аль ваши деньги пропиваю? Ваших не прошу, не надыть! Сам угощаю, сам всех пою, всех пою; такая, знать, моя охота!

– Было бы на что угощать-то! – насмешливо перебил Верстан. – Угощать-то уж не на что: весь, как есть, давно пропился; платьишко, какое было, и то даже все зарезал…

В самом деле, с того самого села Болотова, в виду которого оставили мы нищих после переезда через Оку, Фуфаев почти не отрезвился совершенно. Им точно одурь какая-то овладела. На памяти Верстана, бродившего вот уже скоро лет пять с Фуфаевым, всего раз пять прорывало таким образом слепого. Сначала Фуфаев молчал три дня сряду и как только приходил на отдых, ложился и засыпал сном непробудным. Случайно нищие зашли как-то в кабак; слепой выпил и уже с этой минуты загулял без удержу безо всякого. Он пропил все деньги, пропил новую рубашку, купленную на базаре, пропил новые лапти и старые, пропил шапку, липовую чашку для подаяний, которая составляет необходимую принадлежность всех нищих, так что у редкого не найдете вы ее в суме; наконец Фуфаев пропил полушубок, служивший столько лет и имевший такой вид, что превращал своего владельца в какого-то пегого человека. Теперь у Фуфаева оставались пустой мешок да еще бабий зипун, подаренный ему накануне сострадательной помещицей. Верстан несколько раз покушался удерживать порывы товарища, когда находил в этом расчет, – все было напрасно. Фуфаев, как истинный философ, говорил, что ему из одежды ничего теперь не надо, благо время теплое; о зиме загадывать нечего; зима за горами – может, еще и не доживешь; полушубок и все остальное так же напрасно пропадут, лучше же теперь при живности употребить их себе в удовольствие. Или же, когда товарищи слишком уж сильно приставали, он говорил коротко и сухо: «Ну, да ладно! слова только теряете: черного кобеля не вымоешь добела; таким, стало, уродился!»

От села Болотова до настоящей минуты он не переставал петь песни, плясал, выкидывал разные скоморошные штуки, рассказывал притчи и сказки и вообще с той минуты, как впервые попал ему хмель в голову, находился в неукротимом припадке веселости; изменял же ему и даже приходил в яростное раздражение тогда только, когда упоминали ему о вожаке Мишке: он объявил наотрез, что не хочет, чтоб говорили ему об этом. Не будь у Фуфаева зипуна, подаренного помещицей, Верстан, весьма вероятно, не послушал бы слепого; но зипун склонил Верстана на сторону товарища.

– Что с ним будешь делать! – сказал он, поворачиваясь к дяде Мизгирю, – так уж и быть, надо уважить; ну, пойдем!

– Вот люблю! вот молодцы! Слышь, дядя, как к ручью либо к речке придем, вымой руки да мне скажи, я их поцелую! право, поцелую! – воскликнул Фуфаев, выпустил из своих рук руки нищих, вскинулся на воздух и, хлопнув ладонью над кудрявою своею головою, сказал Пете, чтоб. он вел его «к аптеке, где вылечиваются все болезни и даже выгоняются все двенадцать сестер лихоманок».

Улица деревни давно уже оживлялась народом; бабы шли за водою к пруду или возвращались оттуда; старики, сидя на завалинках или стоя в воротах, протирали заспанные глаза; заботливые хозяева возились с лошадьми, Фуфаев чуть не наткнулся на одного мужика, гнавшего лошадей с водопоя.

– Эк тебя разбирает Чуть свет, уж нос насандалил! Да, видно, и этого мало: опять туда же, – сказал мужик.

– А что? аль завидно тебе? – крикнул Фуфаев и, подогнув колени, так скоро засеменил ногами, что Петя, который вел его, чуть не выпустил палки из рук.