Переселенцы

Начинало светать, когда Петя заметил, что края пропасти стали понижаться; вместе с этим редел лес, ее обступавший, и деревья делались мельче. Ноги мальчика подламывались от усталости; они были до крови иссечены камнями. Он ускорил, однако ж, шаг, думая теперь о том только, как бы скорее добраться до какой-нибудь деревушки: голод томил его. После трех-четырех поворотов неожиданно открылась перед ним луговина, освещенная косым лучом восходящего солнца. Мальчик очутился посреди лесистой широкой долины; слева делала она крутой поворот и заслонялась скатом, справа убегала мелкими извилинами в неоглядную даль, наполненную утренним туманом и сизыми тенями, которые бросали облака. В небе местами проглядывали светлые лазоревые пятна; солнечные лучи весело озаряли тот или другой бок долины… Но это продолжалось мгновенье: набегала туча и начинал сеяться мелкий дождь, между тем как в другом конце долины, где за минуту стояла сизая тень, все разом обнималось солнцем и оживлялось радугой; словом, была погода, о которой говорят в простонародье мать ссорится с дочкой: то солнышко проглянет, то дождик засеется.

Трава так была высока, а Петя так был мал ростом, что он заметил речку не прежде, как когда приблизился к ее берегу. Он бросил в воду сухую ветку и пошел по течению. Речка эта привела ему на память другую речку, чрез которую проходил он с нищими в то утро, когда оставили они больного Мишу. Сколько прошло после того времени! Где теперь Миша? Он уже давно-давно лежит в земле… «Коли умирают хорошие, смирные дети, они превращаются в ангелов и живут с богом, где им и хорошо жить и весело», – часто говорила Пете Катерина.

«Мише лучше, стало быть, моего теперь; по крайности он не голодает, а мне есть хочется до самой до смерти!» – подумал Петя, утирая слезы, которые поминутно заслоняли перед ним дальнюю местность, куда жадно устремлялись глаза его в надежде увидеть деревушку.

Петя знал, очень хорошо знал, что не было при нем куска хлеба; при всем том каждые десять шагов он останавливался и торопливо обшаривал себя кругом… нет, не отыскивалось ни малейшей крошечки!

Петуший крик, раздавшийся за дальним откосом, быстро осушил его слезы. Собрав остаток сил, рванулся он в ту сторону и, без сомнения, припустил бы даже в бежки, если б не мешала высокая трава, путавшаяся между ногами и обдававшая его с пояса до пяток дождевыми каплями. Обогнув откос, Петя увидел деревню. Долина в этом месте широко расходилась; в одном из ее углублений располагалась деревня; она смотрела на долину задами. Прежде всего Петя прошел мимо огорода; за огородом шла дорога, которая вела на улицу мимо крестьянских риг и сараев.

Миновав огород, Петя не посмел идти далее: посреди самой дороги сидели две огромные собаки с красными высунутыми языками. Икры бедного мальчика слишком хорошо знали, как больно кусаются деревенские псы, которых обыкновенно никогда не кормят, а так пускают, на авось: живет – хорошо, издохла с голоду – и того лучше: шкуру можно продать кошатнику; к тому же Петя был беззащитен… Он решился подождать, пока не уйдут собаки; но собаки не уходили; они точно приставлены были сторожить у входа в деревню. Наконец одна из них подняла голову, насторожила уши и тявкнула; другая тотчас же стрелою полетела к огороду; первая, распустив хвост, пустилась за нею. Еще минута – и Петя получил бы новое и совершенно лишнее доказательство, как злы и голодны деревенские собаки; но этой минуты довольно было ему, чтоб скакнуть через дорогу, схватиться руками за плетневую стену ближайшего сарая и проворно вскарабкаться на крышу. Но тут последовало с ним другое несчастие: едва стал он на крышу, солома быстро ушла под его ногами; ухватиться было не за что; он провалился во внутренность сарая и чуть не упал на голову какому-то мужику, обметавшему ток.

Лицо мужика, с большими глазами навыкате, как у рака, постоянно сохраняло выражение тупого удивления: можно судить, что изобразилось на нем, когда чуть не на голову свалился ему мальчик! В первую минуту ему представилось, что это был чорт. Петя действительно хоть кому мог показаться теперь чертенком: лицо его исчезало под слоем глины и грязи; волосы торчали во все стороны; одежда, руки и ноги были одного цвета с лицом; рот, раскрывшийся от испуга, поднятые руки и вся фигура его, в высшей степени озадаченная и как бы потерянная, сильно напугала мужика, который, бросив метлу свою, жался в угол и крестился. Яростный лай собак и царапанье лапами по плетню навели его, однако ж, на истину. Он метнулся со всех ног и схватил метлу.

– Ах ты, окаянный!.. я ти дам баловать! Эк их, озорники, повадились! – воскликнул он, подходя к Пете.

– Я невзначай, дядюшка, ей-богу, невзначай! – торопливо заговорил Петя, – шел мимо, собаки бросились… добре уж очень испужался… Я, дядя… я починю крышу-то… ей-богу, починю!..

– Э! да это не наш! – произнес мужик, останавливаясь и до того выкатывая глаза, что Пете пришла теперь очередь испугаться.

– Нет, дядюшка, я не здешний… я издалече… второй день иду… – проговорил мальчик.

– Да ты отколе?