Переселенцы

– Ступай! пошел скорее, пошел! пошел!.. – заголосил сильно оторопевший помещик, – скорей пошел!.. Митька, гони его!.. Или нет, стой! – подхватил он, неожиданно оправляясь и даже проявляя на быстром лице своем признаки непомерного удовольствия и веселости, – мальчик, поди сюда, скорей ступай ко мне… сюда!

– Полноте, сударь, гоните его взашей!

– Нет, нет… Мальчик, сюда!.. Митька, знаешь что? выкинуть надо штуку Тютюевой… ха, ха, ха!.. Она вчера еще напустила индеек в мой сад; третьего дня поймали ее лошадей на моей ржи… поделом ей, пускай напляшется…

– Что ж? это можно! – проговорил Митька, которому также видно, улыбнулась мысль выкинуть штуку Тютюевой.

В радости своей Лысков не дождался, пока подойдет мальчик. Торопливо запахивая халат, он сбежал с крыльца и, оглядываясь на стороны, проговорил скороговоркою:

– Ступай, мальчик, скорей вон туда, вишь[99], обойди кругом вот эту избу – сейчас сад будет, решетка; придешь к калитке… живет тут помещица, добрая такая, она тебе всего даст… всего… Да вот что[100], – если скажешь, я прислал – беда будет!.. Скажешь или нет – а?

– Нет, – проговорил Петя, едва сдерживая слезы.

– Смотри же: беда будет! засеку тебя! Ну, ступай… ступай! – заключил Лысков, поворачивая мальчика на дорогу и быстро направясь к крыльцу, где ожидал его Митька с новой трубкой.

Пете смерть хотелось убежать скорей из деревни; он бы, может, и сделал это, но, обернувшись, увидел, что помещик и лакей наблюдали за ним: оба махали руками, давая знать, чтоб он шел по указанному пути.

Как уже сказано, домик Тютюевой почти примыкал передним своим фасом к зданию, воздвигнутому Лысковым. С тех пор как Лысков загородил любимые окна помещицы, она перенесла свое местопребывание на другой фас дома, глядевший окнами в сад. Петя миновал здание Лыскова, миновал дом и очутился против решетки, за которой располагался садик, разбитый весь на маленькие клумбы; сад замыкался маленьким, но очень чистеньким домиком; ставни и род галлерейки со столбиками и тремя ступеньками для схода в сад были выкрашены краской. Все это, и домик, и галлерея, и клумбы, и ставни, и столбики, отличалось такими малыми размерами, что казалось, сооружено было для детской потехи. Дело в том, что сорокалетняя девица, Ольга Ивановна Тютюева, любила, чтоб у ней все было маленькое; она жила совершенно одинокою; сверх того, сама она была такая маленькая, что по субботам мылась в корыте и свободно в нем умещалась. Немного погодя она вышла на галлерею с крошечной зеленой лейкой в руке. Петя принял было ее сначала за девочку и только когда взглянул на лицо ее, похожее на печеное яблоко, понял, что это была пожилая уже барыня. На этом печеном яблоке умещался, впрочем, такой избыток добродушия, которого стало бы на десять лиц шириною в арбуз. Петя поклонился. Барыня не заметила его и принялась поливать цветы. Петя снова поклонился. Наконец она подняла голову.

– Что ты, мой миленький – а? – ласково сказала она, поглядывая маленькими своими глазками на мальчика, – опять, видно, за яблочком – а?.. Нет, яблочки теперь зелены; есть не годится: брюшко заболит.

Говоря таким образом, Ольга Ивановна поставила лейку и подошла к ребенку, который с первого взгляда понравился ей, потому, может быть, что сам был мал и миниатюрен.

– А, да это не наш! – произнесла она, оглядывая Петю с ног до головы. – Экой ты, мальчик, чумазый какой, немытый… Ты разве не здешний?

Доброе лицо барыни, а пуще всего ее ласковое обращение и голос обнадежили Петю; но надежда эта, вместо того чтоб сделать его добрым, веселым и смелым, произвела совершенно другое действие. Он вдруг горько заплакал.

– Ах, боже мой!.. ах, что с тобою? что это? о чем ты? – заговорила Ольга Ивановна, поспешно отворяя калитку сада. – Поди сюда, мальчик. Не бойся, батюшка, не бойся… что ты? Тебя, верно, прибил кто-нибудь?.. Откуда ты? – добавила она, вводя мальчика в сад.

– Я не здешний… – проговорил Петя, рыдая.

– Откуда же ты? – спросила Ольга Ивановна, стараясь обласкать его.

– Я был у нищих, – начал Петя, горько всхлипывая, – силой у отца отняли…больно били меня… хотели глаза выколоть… Я убежал… убежал, да не знаю, куда идти к матери… дороги не знаю!..

– Ах, боже мой!.. ах, бедняжечка! Как же это так?.. Не плачь, батюшка… перестань; может быть, мы отыщем и мать и отца. Ах, бедненький!.. Авдотьюшка! Авдотьюшка! – закричала вдруг помещица, обращаясь к галлерее.

В дверях под навесом галлереи показалась женщина, повязанная по-бабьему и сильно хромавшая на левую ногу; это не помешало ей, однако ж, скоро спуститься с лесенки и подойти к барыне. Ольга Ивановна передала ей от слова до слова все, что говорил мальчик.