Переселенцы

– Пожалуйста, Авдотьюшка, – примолвила она, между тем как баба пожимала губами и качала головою, – пожалуйста, веди его скорей к себе на кухню и прежде всего обмой хорошенько… Можешь даже взять корыто, в котором я обыкновенно моюсь по субботам. Потом надо будет накормить его, одеть… видишь, на нем одни лохмотья… Впрочем, за этим я уж присмотрю; ты поди сначала, обмой его… Ступай, голубчик, с нею, не бойся, поди, – довершила Ольга Ивановна, поспешно направляясь в дом, тогда как Авдотья повела мальчика в кухню.

Ольге Ивановне нетрудно было найти в одном из сундуков своих сверток холста[101]; еще легче было ей скроить для мальчика рубашонку и штанишки; она имела к этому делу большой навык, потому что держалась обыкновения обшивать с головы до ног своих деревенских крестников, которых было великое множество, что доставляло Лыскову новый неисчерпаемый источник для насмешек; но девица Тютюева не обращала на это внимания. Отдав скроенные куски девке Палашке и приказав приняться за шитье как можно скорее, Ольга Ивановна подошла к кухонной двери; она не посмела отворить дверь, боясь увидеть мальчика, стоящего совершенно голым в корыте. Спросив, скоро ли кончится маскарад и получив утвердительный ответ, она велела хорошенько накормить мальчика и привести его к себе. После этого Ольга Ивановна заметно успокоилась, возвратилась в садик и снова принялась за поливку цветов. Так провела она четверть часа. Ольга Ивановна думала уже пойти в дом и спросить о мальчике; с этим намерением поставила она наземь крошечную свою лейку, как вдруг перед калиткой явилась долговязая плешивая фигура с крупными губами и сумрачным носом, выпачканным табаком.

– А! Никитушка!.. чего тебе? – спросила Ольга Ивановна, несколько удивленная появлением своего управителя в такую пору.

На приветствие госпожи Никитушка фыркнул носом и с видом крайне недовольным и озабоченным вошел в садик.

– Помилуйте, Ольга Ивановна, что это вы, сударыня, делать изволите? Это, выходит, сударыня, то есть, никак невозможно… никаким, то есть, манером нельзя…

– Что ты, Никитушка? – произнесла помещица, знавшая очень хорошо, что нахмуренные брови и воркотня Никитича были так же безвредны для крестьян ее, как табак для его носа.

– А что же, сударыня, – подхватил управитель, выставляя вперед для лучшего пояснения исполинский большой палец левой руки, на ноготь которого сыпал он всегда табак, прежде чем поднести его к носу, – что же! Был я сейчас на кухне… кого изволили вы к себе принять?..

– Мальчик… – начала было Тютюева, но Никитич перебил ее.

– Мальчик ли, девочка ли – все единственно, сударыня; главная статья: изволили пустить к себе бродягу.

– Как, Никитушка?..

И Ольга Ивановна принялась рассказывать историю мальчика; но управитель выставил опять палец и снова перебил ее:

– Бродяга, сударыня, больше ничего! Сейчас спрашивал его: путается во всех ответах и ничего не сказывает. А вы изволили к себе пустить! Что с ним теперь делать? Одно: к становому везти надо. Шутка дело: двенадцать верст, сударыня, лошади все в поле; время самое рабочее… потом на поруки придется брать; своих ребят девать некуда… Хлопот-то каких наделали… Эх, сударыня!..

Во время этого монолога доброе лицо помещицы, и без того уже похожее несколько на печеное яблоко, как будто перепеклось окончательно. Никитич не на шутку перепугал ее; она решительно не знала, что делать. В эту самую минуту на галлерее показались Авдотья и Петя. Баба не только вымыла его, но даже и причесала. Миловидное личико мальчика сначала как будто удивило помещицу, потом заметно, казалось, ее успокоило.

– Поди сюда, мой миленький, – сказала она с обычным своим добродушием, – как же ты ничего не сказал мне, откуда ты? Говоришь: есть у тебя отец, мать, а вместо того ты… это нехорошо. Я тебя так обласкала… велела обмыть, хотела тебе подарить рубашку… Это очень нехорошо!

Петя поднял глаза на помещицу, потом на управителя и снова потупил их в землю.

– Вот тоже и мне, сударыня, ничего путного не сказывает, – сумрачно вымолвил Никитич. – Начнешь дело спрашивать, посмотрит, так-то потом упрется в землю и молчит… Напрасно, сударыня, изволили только пустить его. Ничего он не стоит, этих ваших милостей. Прогоните его, сударыня; право, прогоните поскорее.

– Нет… всю правду… скажу… вам я все скажу! – вскричал вдруг Петя, снова залившись слезами. – Я оченно боялся… они сказывать не велели… высечь… высечь хотят!..

– Кто они? – спросили в один голос барыня, Никитич и Авдотья.

– Тут вот барин такой… он послал меня сюда… сказывать не велел, – подхватил Петя, указывая рукою по направлению к дому Лыскова.